— Расчёт. — Гулыга спрятал глаза под набрякшими веками. Посуровел. — Был ты вор. А сейчас ружейная морда. Впрочем как и я. Мильготин, снимайте гнидник.
Марик снял свитер. С тлеющей в зубах трофейной сигареты на татуированную волосатую грудь упал пепел. На шее висел шнурок. На нём нательный крест и на нём еще какой-то мешочек.
Клёпа проявил заинтересованность. В его глазах азарт, лицо передёрнулось от жадности.
— Марик, шо у вас на гайтане?
— Фамильные драгоценности. Мама баронесса завещала перед кончиной.
Марик не раздумывая вытряхнул мешочек на одеяло. Там несколько обручальных колец, золотые коронки.
— Што ж ты сука, маму баронессу в гроб без зубов, что-ли положил?
Марик подумал и не ответил, лишь прикрыл глаза.
У него было устоявшееся правило — просто не отвечать на неприятные вопросы.
— Фамильные цацки играются?
Мильготин прикрыл веки, полуспущенные над черными глазами, и согласно кивнул.
Через полчаса всё было закончено. Марик приграл всё. Часы, золото, имеющиеся у него шмотки.
Играли на жизнь. Марик уже был готов на всё.
В случае выигрыша он получал всё проигранное назад. В случае проигрыша должен был поставить на кон свою жизнь.
Это был приговор, почти смертный. Но среди воров всегда высоко ценилось всякое проявление доблести и отваги, даже, если оно происходило в самой уродливой, патологической форме.
Для того чтобы продемонстрировать свой душок, способность проявить дерзкое пренебрежение к собственным жизни и судьбе вор бы готов совершить любой самый безрассудный поступок.
Через десять минут судьба Мильготина была решена. Гулыга встал.
— Без крови здесь не обойдёшься, Марик. Докажи, что ты не не фраер!
Слива стоял понурый, как старая, изработавшаяся лошадь.
Он поднял глаза, взглянул на Гулыгу с тайной надеждой. Бывший вор сделал вид, что этого не заметил.
Он был весь в своих мыслях. Таким он и вышел из избы, необыкновенно сосредоточенным, перешагнувшим через свои внутренние сомнения.
В эту минуту другому человеку обрезали срок жизни…
* * *
Следующим утром всё было как обычно. С немецкой стороны изредка бил пулемёт. Постреливали из винтовок. Наши отвечали. Вдруг стрельба прекратилась с обеих сторон.
На бруствере в полный рост стоял солдат, без ватника, в расстёгнутой гимнастерке, из под ворота которой выглядывала тельняшка. Это было что-то новое в скучных окопных буднях. Немцы притихли.
Штрафник вынул из кармана галифе портсигар, достал из него папиросу. Медленно размял ее в пальцах, продул бумажный мундштук и сжал его зубами.
Это был Марик Мильготин.
После вчерашнего проигрыша ему присудили выкурить на бруствере папиросу. Он должен был стоять во весь рост и не пытаться уклониться от пуль.