А отец между тем издевательски советует:
— Береги голову, доченька, твоя красивая мордашка нам еще пригодится.
* * *
От жутких галлюцинаций меня избавили чьи-то ласковые руки, обтиравшие мокрой тряпкой мое лицо. Я открыла глаза и смогла в упор посмотреть на склонившуюся надо мной уже знакомую юную девушку со странными глазами. Кто она, почему заботится обо мне, почему у нее глаза такие? Мыслить ясно и уловить, в чем же их странность, я была не в силах.
Девушка вновь приподняла меня за плечи, а монашка протянула глиняную чеплашку со словами:
— Миледи, выпейте бульона, хоть немного — вам должно полегчать. Вы уже вторую неделю ничего не кушаете. Кожа да кости остались. Теперь, раз все прошло, нужно обязательно кушать, тогда и сил прибавится. И выздоровеете быстрее.
Я послушно начала глотать вкусный, как тут же выяснилось, бульон. Похоже, куриный. Выпив все до капли, даже облизнулась, и в животе сразу стало тепло и сыто. Силы оставили меня, и я вновь погрузилась в темноту, услышав довольный голос монашки:
— Ну вот, Ноэль, видно, твоя госпожа выцарапала свою жизнь у смерти. Ест — значит, идет на поправку.
Темнота, окутавшая меня, из уютной снова превратилась в жуткую, выворачивающую сознание наизнанку. Как всполохи, в моей памяти проявлялись все новые и новые видения. Темные, мрачные подземелья замка… Вроде бы хорошо знакомые… Но сейчас, блуждая по ним в своих видениях, я словно заново их запоминала. Всплывали лица людей: конюхов, старой экономки, похожей на Бабу-ягу из сказки, пугливых горничных… Будто в фильме о средневековой Англии. Но лица у всех «персонажей» порочные, глумливые или пустые, со следами страдания, озлобленности на весь белый свет. Это не замок — сумасшедший дом. Гремели латы, ворота во дворе скрежетали, я видела множество разных ног, сапог, штанов, разноцветных юбок — шелковых и красивых или замызганных и поношенных. Мой взгляд почти никогда не поднимался выше талии, не отрывался от каменных плит пола.
Я все блуждала и блуждала по замку, не в силах найти выход из этой чудовищной сказки-лабиринта. А вслед мне летел яростный рев отца: «Сафира… Сафира…» Кому он кричал: мне ли, этой ли девочке Сафире? Сложно понять. Кто из нас непрерывно шептал «Не хочу слышать, не хочу видеть, не хочу, не хочу…», определить было еще сложнее.
Очнулась я, продолжая твердить это «не хочу!». И только спустя какое-то время, после того как пришла в себя, сообразила, что шепчу на загадочном языке, на котором говорили и люди в видениях, и монашка, и девушка. Значит, их объединяет речь… язык… а может, все виденное ранее — тоже бред… галлюцинации от наркоза или высокой температуры. Несомненно, я в больнице, вот только открою глаза — и увижу белые стены, персонал в униформе… И все снова встанет на свои места. А может, авария, автобус, «КамАЗ» и я, боль и тот разрыв, и то черное холодное, но странно живое пятно, вылетевшее оттуда, от которого несло сумасшедшинкой, и мрачной радостью, и облегчением, — все это глюки?