– Но ты ведь знаешь, что я не люблю покер, Эмиль,– смущённо говорит Пако.– К тому же мне не везёт. Я всегда проигрываю.
– Ты проигрываешь… потому что ты… плохо играешь,– говорит Бушуа.
– Я не умею блефовать и обманывать,– говорит Пако, всё такой же пунцовый, пытаясь – что не слишком ему удаётся – изобразить жизнерадостность.
– Если не считать… твоей… частной жизни,– говорит Бушуа.
Молчание. Мы смотрим на Бушуа, ошеломленные такой злопамятностью, которую он, кажется, готов унести с собою в могилу. Пако стоически молчит, сжав в своей руке руку Мишу.
– Какая же вы дрянь,– говорит Мишу, не глядя на Бушуа и с таким видом, как будто её замечание адресовано всем взрослым на свете.
Снова наступает молчание, и Бушуа говорит усталым голосом, в котором, однако, сквозит нетерпение:
– Ну так как же?
– Но у нас ведь нет денег! – восклицает Пако. Становясь от смущения словоохотливым, он продолжает: – Странно, у меня такое впечатление, будто я голый, когда я не чувствую своего бумажника во внутреннем кармане пиджака. Да, просто голый. И как бы поточнее сказать? – он ищет слово,– ущербный в своей мужской потенции.
– Как интересно! – говорит Робби.– Вы хотите сказать, что прикосновение бумажника к вашей груди даёт вам ощущение, что вы мужчина?
– Совершенно точно,– говорит Пако с явным облегчением оттого, что он правильно понят.
Робби мелодично смеётся.
– Как это странно! Ведь такое ощущение должно было бы, скорее, возникать, когда вы чувствуете тяжесть тестикул у себя в трусах!
– Котик! – восклицает мадам Эдмонд, которая, влюбившись, стала стыдливой.
– Мсье Пако,– говорит вдруг Христопулос, сверкая чёрным глазом и плотоядно облизывая под пышными усами губу,– нет никакой необходимости иметь при себе банкноты, чтобы играть в покер. Вы берёте первый попавшийся клочок бумаги, пишете на нём «Чек на 1000 долларов» и ставите свою подпись.
– Мадемуазель, у вас есть бумага? – спрашивает Пако у бортпроводницы, которая в эту минуту возвращается из galley.
– Нет, мсье,– отзывается бортпроводница.
– У кого есть бумага? – говорит Пако, стараясь придать своему лицу весёлое выражение и обводя круг глазами.
Никто, по-видимому, бумагой не запасся, за исключением разве что Карамана, у которого в портфеле среди всяких папок, я это видел, лежит чистый блокнот. Но Караман, полуприкрыв глаза и приподняв губу, даже не шелохнулся – то ли он вообще скуповат и не даёт ничего взаймы, то ли не любит (как, впрочем, и я), когда играют на деньги.
– Но ведь тут годится любая бумага,– говорит с воодушевлением Христопулос, делая округлый восторженный жест своей короткой рукой.– Мадемуазель, нет ли среди ваших запасов туалетной бумаги? В пачках. Не в рулонах.