Он остановился и тревожно взглянул на Майа.
– А ты-то это знаешь, а? Скажи, ну скажи! Скажи, знаешь ты-то, тоже знаешь?
– Что знаю? Любовь?
– Да нет, не любовь. А то, что я тебе рассказал. На улице ветер, дождь, а ты в затишке, в тепле, с женой, и ночничок горит, – словом, короли мы, и только, и на всех нам наплевать.
– Да, – сказал Майа, – именно так, на всех наплевать! На всех, какие ни на есть. Плевать на них, на их грязные рожи!
– Ну вот, – сказал с сияющей улыбкой Ниттель. – На всех, сколько их ни на есть. А я вижу, ты здорово соображаешь! Я сразу смекнул, что ты, в общем-то, славный малый, хотя вид у тебя больно серьезный. А другому этого ни за что не понять. Скажи-ка, – он снова остановился, – а когда фрицы придут, как по-твоему, они нас всех укокошат? Тут парни говорят, что они придут на танках с огнеметами, и как дадут раз – так и уложат всех до последнего.
– Возможно. На войне все возможно.
– Да, скажу я тебе! – протянул Ниттель. – Неужели фрицы могут такое сделать! Вот уж гады-то!
Нахмурив брови, оп молча толкал тележку. Майа поглядел на покойницу. Вдруг ему подумалось, что когда-нибудь и он будет таким же недвижимым, с застывшими глазами, станет вещью, которую кинут в ящик и положат гнить в землю. Когда-нибудь. Может, завтра. Может, через несколько месяцев. Может, через двадцать лет. Но этот день придет наверняка. В жизни ничего нельзя предвидеть, кроме вот этого. Собственная смерть, – на это событие он мог вполне рассчитывать.
– Ну, мне направо, – сказал Ниттель и остановился. – Давай передохнем чуток.
– Нет, мне пора возвращаться. Уже поздно.
Ниттель установил в равновесии тележку, обошел ее сбоку и уже не первый раз на глазах Майа подтянул платье покойницы.
– Эх ты, уточка, – задумчиво проговорил он, хлопая ее по коленке, – бедная ты моя! А все-таки жизнь – сволочь. Скверную она с тобой сыграла штуку, бедняжка ты моя!
Он повернулся к Майа.
– Значит, расстаемся.
– Да, мне уже пора возвращаться.
– Что ж, – сокрушенно повторил Ниттель, – значит, расстаемся?
– Да.
– Ну тогда до свидания.
– До свидания.
– До свидания, всегда к твоим услугам.
– Спасибо, – сказал Майа, – но лучше не надо. Ниттель прыснул.
– Эх, и скажешь же ты! Ты, брат, весельчак, хоть с виду и серьезный.
Он впрягся в тележку, убрал клин, пристроил его на место. Потом нагнулся и, напрягшись все телом, двинулся вперед.
– И спасибо за курево, – сказал он, обернувшись.
* * *
По мере того как Майа приближался к санаторию, машин становилось все больше и больше. Тут были всякие – любых размеров и любых марок: огромные грузовики «рено», крошечные английские грузовички, приземистые, словно танки, малолитражки, прицепы. Почти у каждой чего-нибудь не хватало – колеса, а то и двух. С маленьких «остинов» и вовсе сняли колеса. Они валялись на спине, как жуки цвета хаки, которых мальчишка, забавы ради, перевернул на ладони кверху брюшком. И Майа подумалось, что будут делать с этими колесами парни, которые их стащили. Только самые мощные грузовики еще были на ходу. Правда, у некоторых автомобилей, согласно приказу, уже размонтировали мотор. Но большинство было нетронуто. Баки до самых краев налиты бензином. Майа пожал плечами. Они с приятелями тоже обзавелись собственным автомобилем: английская санитарная машина, ее «организовал» Дьери. Они ночевали в ней, как в фургоне. Вообще-то сейчас машин было сколько угодно, даже, пожалуй, чуть больше. И моторов навал, при желании можно ставить новый через каждые десять метров на протяжении десяти километров.