* * *
Ночью пронзительный холод высоких небес спустился на земную твердь. Заиндевели и поникли травы и цветы, попрятались и замерли все могущие двигаться земные существа: небесное бытие было гибелью для бытия земного. Рассвет начинался в тишине, которую сегодня не прерывали никакие звуки.
Сотоба остался в доме один: Сэн отправился к страже, охранявшей ворота парка. Как бы хотелось Сотобе чувствовать себя сейчас так, как он чувствовал себя в молодости, перед боем! Тогда тело будто теряло оболочку, превращаясь в могучую силу, такую, как сила урагана, молнии или извержения вулкана, – а мысли, ощущения и желания сливались в одно целое, высшее чувство, подчиняющее себе внешний мир.
Сейчас всё было по-другому. Тело ослабло, разрушающая его болезнь давала о себе знать множеством неприятных и болезненных проявлений; руки и ноги стали немощными, сердце то начинало бешено колотиться, то останавливалось, заставляя жадно глотать воздух. Мысли путались и вязли в странном нагромождении случайных образов и давних впечатлений; голова сильно болела и кружилась, в висках возникали спазмы, доводящие до исступления.
Но Сотобе предстояло сделать еще одно, последнее усилие. Он должен был преодолеть и старость, и болезнь для того чтобы достойно покинуть этот мир. В течение всей жизни Сотоба привык преодолевать свои слабости, и теперь эта привычка пригодилась. Не думая о своей немощи, не обращая внимания на боль, он вначале приготовил одежды для своего погребения, а также все остальное, что полагалось иметь покойнику на похоронах. Затем достал из потайного ящика деньги, которые сберегал сначала на черный день, а потом на свои похороны, – и выложил их на видное место. После чего побрился, вымылся и остриг ногти на руках и ногах. Наконец, он снял со стены свой старый боевой меч и проверил, насколько он острый. Меч был очень острым, поскольку Сотоба всегда держал его в полной готовности.
На этом земные дела были окончены. Осталось совершить последние приготовления души. Они были такими же несложными. Душа Сотобы давно стремилась покинуть этот мир и поэтому очистилась от мирских привязанностей. Тем не менее, нужно было делать все как положено, – уж в такой-то момент, перед лицом вечности, ни в коем случае нельзя было нарушать традиции.
Сотоба уселся на циновку, поджал под себя ноги, положил руки на колени, сосредоточился и закрыл глаза, дабы дать видение внутреннему зрению, области духа.
Как ни странно, дух его скорбел.
«О чем?» – спросил Сотоба. «О земной жизни», – ответил внутренний голос.