В театральном буфете мама выискивала для меня сладости подешевле - так гончая собака выбирает за кем побежит: за раненым медведем или за жирным мясником с тележкой сосисек.
Мама одновременно: ругалась с буфетчицей (а буфетчица в чепце-кокошнике, словно только что пришла из средневековья), строила глазки пьяному майору, и щелкала пальцами для лощенного бородатого профессора, который читал толстую книгу по физике, словно в театре других дел нет, кроме квантовой механики.
В буфет зашла балерина - я не верил, что настоящая балерина зайдет, но она зашла, и я понял через годы, что так выискивала женихов богатых - всегда и везде.
В моей душе вспыхнул магнием огонь любознательности - так собака залезает в горячую духовку.
До боли в ушах, до судороги в пальцах ног и до потных ладоней я захотел потрогать балерину, как трогал яблоко в саду тети Сони.
Тетя Соня яблоки не выращивала, а перепродавала, и у неё в саду вместо яблонь стояли ящики с российскими и импортными яблоками.
В театральном буфете яблоки не продавали, поэтому я хотел потрогать яблочную балерину.
Маленький, а с маленького нулевой спрос, я ткнул указательным пальчиком балерину в левую ягодицу, словно старому зайцу в ляжку палец воткнул.
Ах, я уже говорил о старом зайце и о моем дедушке охотнике: охотнике до всего.
Ягодица Евдокии, когда я падал на банановой кожуре, по физическим свойствам соответствовала ягодице балерины в театральном буфете из детства.
Бутон, картина Васнецова "Иванушка и серый волк", вот что значит ностальгия моего детства.
Еноты с печальными глазами и популярные лемуры - ничто по сравнению с моим прожжённым альтернативным детством.
Детство ушло, на смену пришла юность с пылкими мечтами и безрассудством на почве становления личности - так канарейка самоутверждается перед зеркалом в серебряной раме.
Иногда я думал, что Евдокия слишком уж заносчива, терпит меня из жалости и из Правды, потому что слово дала, что я её парень с вихрами и небольшим образованием равным Президенту какой-нибудь банановой республики.
Чувство неполноценности я заливал вином и водкой, добавлял пива, и лакировал, лакировал алкогольными коктейлями, пока все неровности неполноценности не исчезали в розовом тумане - я хороший.
Но на следующий день чувство неполноценности возникало, умноженное на два, и я снова страдал, потому что не танцовщик, не прыгун с шестом, не великий шахматист с карими очами.
Испытывал я свою девушку, пытал, и себя тем же испытывал, словно разрывал сухожилия "Камазом".
Раньше привязывали узника к коням, и коней пускали по степи, а сейчас - к "Камаз"у на трос, и пошел по всем светофорам с улюлюканьем и гиканьем - так червяк болтается на крючке.