— Конечно, конечно.
— Хорошо. — Ее рука задержалась на его плече. — Я недолго. Позвони в колокольчик, если я тебе понадоблюсь. — Она поднесла небольшой медный колокольчик к прикроватному столику и повернулась, чтобы уйти.
— Моя лапочка?
Услышав ласковое имя, которым он называл ее в детстве, она остановилась, замерев.
— У тебя все в порядке?
Она вернулась к постели, села на краешек и взяла его руку в свою.
— Конечно, все в порядке, папа. Конечно. Какие бы слухи до тебя ни доходили, забудь обо всем, что тебя беспокоит. Если бы я была несчастлива, если бы со мной случилась беда, к кому бы я прибежала?
Секунду, или, может быть, долю секунды это вызывающе-щемящее «лапочка» эхом звучало в ее голове, отчего ее голос стал мягким и теплым. Этого было достаточно, чтобы успокоить его. Она нежно похлопала его по руке и поднялась.
— Вернусь через пять минут.
Он проводил ее взглядом до двери. Почему он так неожиданно и четко вспомнил некрасивую и чрезмерно худенькую маленькую девочку с горящими любопытством глазами и приятным тихим голосом; весьма чувствительного ребенка, стремящегося быть послушным, однако довольно упорного, когда возникала необходимость отстоять собственные позиции? Почему он так внезапно и настоятельно ощутил потребность пожалеть о чем-то… О чем? Он устал. Проклятая простуда. Она была добрым ребенком. И умным. Очень умным. Вся в него, подумал он.
И закрыл глаза.
Тикали часы. В камине потрескивал огонь.
Дафни очень уверенно вошла в комнату, поставила поднос на стол у окна. Повернулась.
— Папа?
Ее голос утонул в тишине, точно камень в воде.
Она приблизилась к постели. Тишина была гнетущей. Даже дыхание не нарушало ее. Его руки, смуглые и узловатые старческие руки, мирно покоились на шелке одеяла.
— Папа!
Ей не надо было прикасаться к вялой, уже остывающей коже, чтобы понять — смерть взяла его к себе. Она села на постель рядом с ним, сложив руки на коленях, глядя на лицо, которое знала всю свою жизнь. Только теперь она увидела, как оно изменилось. До этого момента оно всегда оставалось одинаковым. Многие-многие годы. Лицо, которое с любовью смотрело на нее и на котором была написана уверенность в будущем. Оно всегда было рядом. А теперь его не стало.
Много позже, когда дневной свет за окном начал меркнуть, она поднялась, позвонила в колокольчик и ждала, сдержанная и спокойная, пока дверь не открылась и в комнату не заглянула Мэри.
— Да, мисс? О! Боже всемогущий, мисс!..
— Да. Мне очень жаль, Мэри. Вы не позвоните доктору Листеру? Я полагаю, мы должны известить его.
— Д-да, мисс. О Боже, мисс… о-о-о… — приложив передник к лицу, Мэри бросилась вон из комнаты, чтобы сообщить страшную весть и приступить к последним обрядам, которые живые совершают над мертвыми.