Потом иногда Мюллер заставал меня одного и разговаривал со мной подолгу и напрямую за пивом, но всегда с одним и тем же намерением: выяснить, что Клод делал или говорил у него за спиной, то есть без его ведома, и с кем виделся, что, где, все эти мучительные допросы влюбленного. Он даже по спине меня хлопал. И давал мне подробные инструкции сказать то-то, это, договориться о встречах так или иначе. Клод его избегал больше обычного.
Прошлое у них было невероятное. В точности как Рембо и Верлен. В Универе Тулейна Клод впал в депрессию, заложил все окна своей квартиры, сунул подушку в духовку, голову опустил на подушку и включил газ. Но самое поразительное, в тот момент Мюллер случайно проезжал мимо на лошади, не как-то, со светской девушкой, не с кем-то (он всегда стремился склеить женщин, чтобы поближе подобраться к Клоду, то была одна из Клодовых случайных куколок). Мюллер довольно случайно слез с лошади, учуял газ у двери, вломился и вытащил пацана в коридор.
Другой был случай, после этого и до Боулинг-Грина, или Эндовера, или еще где-то, они на самом деле получили пропуска Береговой охраны и моряцкие документы и сели на судно из Балтимора или еще откуда-то, но в Нью-Йорке их с борта выпнули по какой-то жалобе, я так никогда и не понял. Куда бы Клод ни двинулся, Мюллер хрял за ним. Мать Клода даже пыталась этого типа арестовать. В то время Хаббард, ближайший друг Франца, возражал вновь и вновь – пускай-де отправится куда-нибудь и отыщет себе мальчика посговорчивее, уйдет в море, поедет в Южную Америку, поживет в джунглях, женится на Синди Лу в Виргинии (Мюллер происходил из аристократии где-то). Нет. То была романтическая и роковая привязанность: сам я понять такое мог, потому что впервые в жизни поймал себя на том, что останавливаюсь посреди улицы и думаю: «Интересно, где сейчас Клод? Что он сейчас делает?» – и шел его искать. В том смысле, что чувство такое, какое бывает при любовном романе. То было весьма ностальгичное «Одно лето в аду». Там чувствовалась ностальгия влюбленных Джонни и меня, влюбленных Клода и Сесили, Франца, влюбленного в Клода, Хаббарда, нависавшего тенью, Гардена, влюбленного в Клода, Хаббарда, меня, Сесили, Джонни и Франца, войны, второго фронта (который случился совсем незадолго до этого), поэзии, мягких городских вечеров, криков «Рембо!», «Новое Видение!», великого Götterdämmerung-а,[49] песни про любовь «Всегда губишь того, кого любишь», запаха пива и дыма в баре «Уэст-Энд», вечеров, которые мы проводили на травке у реки Хадсон на Риверсайд-драйве у 116-й улицы, глядя на розовый запад, глядя, как мимо скользят сухогрузы. Клод мне говорил (шепотом): «Надо мне свалить от Мюллера. Давай в море с тобой пойдем. Только ни единой душе про это не говори. Давай попробуем сесть на судно во Францию. Вон то, наверное, во Францию идет. Высадимся на втором фронте. Дойдем до Парижа пешком: я буду глухонемым, а ты говоришь на сельском французском, и мы крестьянами притворимся. А когда доберемся до Парижа, он, вероятно, будет уже на грани освобождения. Отыщем символы, которыми пропитаны все канавы Монмартра. Будем сочинять поэзию, писать маслом, пить красное вино, носить береты. У меня такое чувство, что я в пруду, который высыхает, и я сейчас задохнусь. По-мойму, ты меня понимаешь. А если нет, давай все равно так и сделаем. Франц – он до ручки дошел, он меня все равно убьет».