выпил. — Не успел я еще через пограничную полосу переехать, как с той стороны прогремел голос, словно выстрел из ружья: «Стой!» И будто сам грозный бог предстал передо мной. Сердце у меня оборвалось. Потом я просил-молил сипаев: «Братцы! Простите меня, отпустите, ведь я же свое собственное зерно везу. — И даже ругаться стал: — Вы должны охранять нас, а сами обманываете, обираете, грабите! Такую низкую цену назначили в нашем штате!» Но кто будет меня слушать, сахиб? Мне же и затрещин надавали.
Тут парень умолк, решив, что говорить здесь на эту тему дальше — все равно что буйволицам «Гиту»[59] читать… И, сложив почтительно руки, он обратился к судье с последней просьбой:
— Сахиб, никто не внемлет нам, горемычным, кроме всевышнего. Вы уже вынесли мне приговор: мою телегу, быков и зерно забрать, а меня самого посадить в тюрьму. На моих руках старая мать и младший брат — каково им без меня придется? Но я прошу вас, сахиб, только об одном: этот узелок с желтым порошком пусть возьмет моя мать — она сейчас находится здесь — и передаст его той несчастной девушке вместе с моими последними словами… — Его голос слабел, казалось, он терял сознание. — Один всевышний рассудит, кто грешник, кто праведник, но в этом мире… мы с тобой… уже… не встретимся… Посылаю тебе этот узелок с желтым порошком. Возьми его и найди себе другого спутника жизни, более счастливого, чем я… — Опустившись на пол, он смог только прошептать: — Будь счастлива! — и разрыдался.
Судья вышел, приказав отложить до завтра исполнение приговора, хотя и сегодня времени для этого было достаточно. За ним разошлись и другие.
Остались только джамадар[60] и бедняга Лакшман с узелком желтого порошка, завернутым в пестрый шелковый платок. Даже у джамадара не хватило духу тащить плачущего, убитого горем юношу в тюрьму. Конечно, нет необходимости вести преступника туда сейчас — ведь исполнение приговора отложено до завтра. Но джамадару, повидавшему в суде не одно такое дело, все было известно наперед. Поэтому он утешал Лакшмана, не подавая при этом никакой надежды, словно приговор уже приведен в исполнение:
— Ну, будет, друг! Поднимайся, возьми себя в руки… Я все понимаю, дорогой. Мне вот хочется спросить у бога: «Ну хорошо, ответь, кто преступник: тот, кто назначил в этом штате такую низкую цену на зерно, или же тот, кто пытался продать зерно, добытое своим трудом, по его настоящей цене?» Друг! Ты вырастил зерно, и ты же вор, и ты погибаешь!.. Я все вижу, дорогой, все понимаю, но…
Джамадар смотрел, как юноша вставал, тяжело дыша, словно слабый, больной человек, и невольно подумал: «А ведь это молодой, здоровый крестьянин. И что с ним стало! Все это похоже на дурной сон…» Но тут он увидел, что осужденный направляется к выходу, и спохватился: