– Или не выплачиваем… – Он странно оскалился. – Заверни в магазин, купим шампанского. Надо это дело обмыть.
В квартире он водрузил бутылку на стол, дополнив парой фужеров, соучастников свиданий, купленных с первой мебелью. Скинул с плеча спортивную сумку и шлепнул ей рядом с шампанским.
Мое сердце дрогнуло.
Он хрустнул молнией.
Там были доллары.
Передо мной все поплыло – и тут же собралось в фокус. Герман вытаскивал пачки, раскладывал на столе и громко считал: «Раз… два… три… четыре…» Их было не так много, но мне показалось, будто время застыло и падает тяжелыми долгими каплями. На три вещи можно смотреть бесконечно: на огонь, на воду, на чужой труд. И еще на четвертую – как кто-то считает деньги.
– Ну вот, – подытожил Герман, – завтра я выплачу долг. И квартира окончательно станет твоей.
– Я ничего не понимаю…
– Зачем тебе понимать? Думать должен мужчина. Женское дело – любить.
Он весело подмигнул и хлопнул шампанским. Вспенилась, заискрила пара фужеров. Герман свой поднял на уровень глаз и торжественно возгласил:
– Ну, за твою квартиру!
– За нашу… – поправила я.
Если честно, я ждала этого. Все к тому шло. Но не думала, что это случится так скоро. Не прошло и полгода с его первых жалоб на жизнь и одного месяца нашего счастья, как Герман сказал:
– С меня хватит!
Заявление родилась не на голом месте. Хотя, прозвучало, когда мы с ним были именно голыми. Мы лежали в обнимку и болтали о всякой всячине вроде смысла жизни или переменчивости эпох, в общем, о том, над чем лично я никогда не стала бы ломать голову, искренне относя высокие материи к уделу меланхоликов. Болтал, в основном, Ге рма н. Я только поддакивала. Точнее, припечатывала поцелуем любую его идею. Чего бы он там ни плел, мне нравилось целоваться. И вот он выдал:
– Не могу жить во лжи. Пора оттуда сваливать. Приютишь?
Первая моя мысль: «Какие же мужики, в сущности, жалкие». И сразу – радость: он теперь мой, окончательно, безраздельно. С некоторых пор меня начала раздражать его половинчатая принадлежность.
По телу дивно заструилась энергия…
Вспоминается день, когда он действительно сделал это. Мы не стали тратить время на ресторан, а поехали сразу домой. В багажнике «Лендкруизера» покачивались два объемистых чемодана и несколько разнокалиберных сумок. Я словно видела его поклажу сквозь заднюю дверь, следуя хвостиком на резвящемся «Поло». Мне даже чудилось выражение лица. Во всяком случае, когда мы прибыли, оно осталось таким же: каменная тяжесть свершенного преступления. С этим же выражением он перетаскивал все к подъезду. Потом к лифту. Наконец, в квартиру. И только здесь, опустившись на табурет, он улыбнулся: