Похоже, и Фемида спешила с делами скорей разделаться.
Приехала я заранее. Нашла место по адресу сразу. Мне показалось, это хороший знак. Видно, на что-то надеялась. Спросила при входе, в каком из залов будет слушаться мое дело. Мое?
Случайная оговорка заставила содрогнуться.
Когда отворили зал, меня сразу смутила одна деталь. Скамью подсудимых я ожидала увидеть за барьером, вроде парапета. Однако здесь функцию ограждения несли строгие железные прутья. Попросту говоря, до вынесения приговора людей заточали в клетку.
Меня коробила близость откровенно тюремного антуража. Я села подальше, в последних рядах. Зал медленно заполнялся зрителями. Вскоре я поняла, что меня будет плохо видно, но впереди все уже было забито, и мне осталась вытягивать шею, выглядывая с галерки.
Их ввели.
Семеро. Разного возраста. В основном молодежь. Но и пара матерых. Что он делает среди них, среди этих преступников, мой возлюбленный, с болью узнанный Макс? Бледный, осунувшийся, без возмужания повзрослевший. Расселся с другими, за компанию перечеркнутый вертикальными линиями и тенями.
Я пыталась поймать его взгляд. Он поглядывал исподлобья, то на зрителей, то на судей, но без интереса, будто находился в ином измерении, будто все, что здесь совершалось, не имело к нему отношения. Он смотрел в никуда. В этой страшной его пустоте я тоже отсутствовала. Даже когда он вставал, чтобы ответить на вопросы суда, его взгляд не оживлялся ни адвокатом, ни прокурором, ни показаниями свидетелей, ни вещественными доказательствами. Ему было все равно. Он произносил слова, которые от него требовались. По сценарию.
Я поняла, что это конец.
Мне вдруг стало ясно, что исход предрешен, и каждый из участников лишь отыгрывает должную роль. И обвинение, и защита, и подсудимые, и судьи – всего лишь актеры с эффектными репликами. Зачем же так много, так долго, так красочно и витиевато? Я перестала их слышать, пустые слова.
Пришла в себя, когда судья зачитал приговор.
Максу дали семь лет. Остальным – от пяти до двенадцати. Их взяли под стражу. Макс оглянулся, но меня не заметил. Секунду-другую он шарил глазами в последней попытке кого-то в зале увидеть, но стражник его подтолкнул.
И вот он исчез.
Я сидела как оглушенная. Не могла шевельнуться. Слепо смотрела, как поднимаются, разминают суставы, начинают гудеть и тянуться на выход усталые зрители. Кто-то плакал навзрыд. Ее увели. Большинство погрузились в суровость. Иные сдержанно оживлялись, затевали обсуждение просмотренного лицедейства.
Зал быстро пустел. Вот совсем уже мало. Вот осталась одна. В первом ряду задержалась женщина. Она сидела неестественно прямо, совсем неподвижно. Ее силуэт чем-то меня угнетал, давил.