– Вы благодарите Бога…?
– Что она так молчалива.
Он не переставал поражаться.
– Что она так молчалива?
– Она более чем молчалива. Она мрачна. А этого с ней никогда не бывало. Вот видите. Все эти дни. Я не могу вам объяснить. Только так лучше. Если бы она решилась сказать мне, меня бы это убило.
Деншер был в полной растерянности:
– Сказать вам?
– Что она чувствует. Как она держится. Как ей не хочется этого.
– Как ей не хочется умирать? Ну конечно ей этого не хочется.
Воцарилась долгая пауза, и оба они, вероятно, размышляли – даже сейчас – над тем, что можно было бы сделать, чтобы это предотвратить. Однако заговорил Деншер не об этом. «Мрачность» Милли и огромный затихший дворец возникли перед ним словно воочию; этот образ стоял перед его глазами рядом с маленькой женщиной, сидевшей здесь в кресле, словно она все еще находилась там, внутри, и ждала, прислушиваясь.
– Только… что же вы-то могли ей сделать дурного?
Миссис Стрингем, словно в непроницаемом тумане, обвела взглядом комнату:
– Не знаю. Вот – прихожу и говорю с вами о ней.
Эти слова снова вызвали у него колебания.
– Она так сильно меня ненавидит?
– Откуда мне знать? Как я могу узнать это? Никто никогда не узнает.
– Она никогда не скажет?
– Она никогда не скажет.
Деншер снова задумался.
– Она, должно быть, просто потрясающая.
– Она на самом деле потрясающая.
В общем, его приятельница ему помогла, и, приняв все это, насколько возможно, в расчет, он спросил:
– А она согласится снова увидеться со мной?
Его собеседница устремила на него удивленный взор:
– А следует ли вам хотеть увидеться с ней?
– Вы имеете в виду то, как вы ее описали? – Он почувствовал, как она удивлена, и это заставило его некоторое время помолчать. – Пожалуй, нет.
– Ну, тогда… – Миссис Стрингем вздохнула.
– Но если она сможет это вынести, я готов сделать все, что угодно.
С минуту она рассматривала такую возможность, но тщетно.
– Не вижу, что бы вы могли сделать.
– Я тоже. Но, может быть, она увидит?
Миссис Стрингем все думала и думала.
– Слишком поздно.
– Слишком поздно для нее увидеть…?
– Слишком поздно.
Здесь все решало ее отчаяние – это было совершенно очевидно, – и решение это его прямо-таки воспламенило.
– А что же доктор?! Все это время…?
– Таччини? О, он очень добр. Он очень гордится, что его инструктировал и одобрил великий лондонский врач. Он фактически от нас просто не выходит, так что я даже не знаю, как там его другие пациенты. Он считает ее просто великой персоной – что вполне справедливо, относится к ней как к особе королевской фамилии, следит за всем, что происходит. Но она едва согласилась его принять, и, хотя она великодушно разрешила ему приходить – потому что она