Я поднялся по ступенькам и нажал на кнопку старомодного звонка.
Пожилая женщина провела меня в комнату в глубине дома. Из окна на лестничном пролете виднелось белье, сушившееся в саду. Дверь, выкрашенная под цвет цемента, и ступеньки, ведущие в комнату на втором этаже, заваленную бумагами. Она обратилась ко мне по-французски и, попросив подождать, пошла докладывать. Хотя доктор, должно быть, давно вышел на пенсию, он продолжал принимать пациентов. В комнате стояло несколько старинных кресел и лежали свежие журналы.
Вернувшись, женщина кивком головы показала, что можно пройти в кабинет.
Он оказался темным и старым. Два стула, большой плоский письменный стол со множеством бумаг, за которым, как скала, возвышался пожилой мужчина. Морщинистое лицо его выражало недоумение, будто на своем веку он перевидал много того, что не в состоянии вылечить. Он выпрямился. Трудно было представить его любовником. Он налил из пакета молока в мисочку для пары котов и теперь тщетно пытался прогнать их прочь.
— Месье? — осторожно спросил он, протягивая руку. В своем потертом костюме и мятой рубашке он напоминал человека, уцелевшего после кораблекрушения.
Я поинтересовался, говорит ли он по-английски. Он помялся, кашлянул и задумался. Затем вдруг улыбнулся.
— Немного, — медленно произнес он. — Присаживайтесь, присаживайтесь. Чем могу служить?
Мне понадобилось некоторое время, чтобы объяснить, что я пришел не для сдачи анализов, а пытаясь разобраться в судьбе своих пропавших детей. Он сочувственно вздохнул, сказав, что слышал эту историю. Это ужасно. Он представлял собой этакого отца-утешителя. Но, несмотря на это, взирая на его зеленый жакет, застегнутый на деревянные пуговицы, на его бесформенные брюки и тапочки, наблюдая, как он проводит рукой по седым волосам и приподнимает очки в черепаховой оправе, я мало надеялся, что он скажет что-нибудь стоящее.
— Месье, я лечил мадам Сульт, — начал он. — Это было очень давно.
Казалось, он роется в своей памяти. Трясущейся рукой он предложил кофе и печенье из банки. Коты царапались в дверь, и он впустил их. Один из них прыгнул к нему на колени и устроился там, громко мурлыкая.
Я рассказал ему о Шеноне, о том месте в лесу.
— Сколько детей погибло там?
— Двое, месье.
— Вы хорошо знали мадам Сульт. Не можете ли рассказать, что там случилось?
И тут же он полностью отгородился от меня:
— Я врач. Вы слышали о клятве Гиппократа? Я не могу обсуждать свои отношения с пациентами, неважно, настоящими или бывшими. Но… я вот что посоветую… — он начал гладить кота, черно-белого с золотыми глазами, словно полировал обувь, и кот заурчал, как маленький моторчик, — …дети очутились — как бы сказать — в ненормальном мире. Вы знаете, что случилось в конце войны?