— Кому? — поинтересовался Юрша.
— Кому, как не Акулине-вдовушке? Вернее ее в слободе никого нет.
Тяжелым укором легло на сердце Юрши упоминание об Акулине. Уж после ранения много раз бывал он в Москве, а ни разу к ней не заглянул. Догадывался, что Аким и Агафья носили ей подарки от его имени...
— ...Может, и нам, Юрий Василич, загодя в сторону отойти? Можно к Кудеяру податься, должен принять, сам виноват. А может, лучше в Литву. Я видел, как ты сучки рубил, рука силу не потеряла. На хлеб ратным трудом заработаем. А? Чего молчишь? Решай, сейчас самое время.
— Нет, отец, трусом никогда не был и не буду. Бежать — значит числить себя виноватым. А я ни в чем не виноват! Другое дело, ежели увижу злой умысел... — И шепотом закончил: — государя.
— Гляди, тебе виднее, — сокрушенно согласился Аким. — Может случиться, что поздно станет.
— Будем надеяться на Всевышнего.
— Деды говаривали: на Бога надейся, а сам не плошай. А я все-таки Агафье сказал, чтобы она себе и дочке котомки приготовила на всякий случай. Ежели с нами случится что, наш дом разнесут - теперь так. Посоветовал ей загодя в Кириллов идти, к братьям.
Юрша такую предусмотрительность не одобрил, Аким остался при своем мнении.
Из лесочка, в котором они прятались, если обойти по пояс в снегу чапыжник, можно увидеть угол частокола боярского двора, а на другом берегу заснеженной Яузы — избы села Тонинского. Оттуда неслась девичья песня. Был первый день сырной седмицы-масленицы, девушки на краю деревни наряжали большую соломенную бабу — масленицу, которую сожгут в прощеное воскресенье. Когда начало темнеть, песни затихли. Пришел пасечник и сказал, что придется, видать, и завтра посидеть тут. Аким ворчал:
— Погода на мороз. Померзнем мы тут.
— В таких тулупах живыми останетесь. Вот коней водить придется, а то на ноги сядут.
На пути к Москве, куда подались на ночевку, Аким спросил:
— А вдруг боярышню уговоришь, что в таком разе делать станем?
— Все расскажу как есть, пусть сама решает.
— Она возьмет и решит покаяться брату Афанасию. Что тогда? Пожалуй, тотчас схватят.
Юрша промолчал.
На следующее утро на месте ожидания остался Аким. Он подрубил лапник под ноги лошадям, накрыл их попонами да вотолами. А Юрша ушел на опушку и наблюдал за Тонинским. В лучах восходящего солнца сверкал снег, в воздухе искрились кристаллики льда, рождающиеся в застывшем воздухе. А кругом елочки, как рынды на царском выходе, в белых собольих шубах.
На Яузу перед дворцом высыпала дворня, а мужики из деревни начали сгребать снег, видать, готовили место для кулачного боя. На берегу сбивали помост, значит, кулачки будет смотреть сам государь. А он, Юрша, старший брат царя, вроде как тать в лесу прячется. И горько и обидио.