Отис махнул рукой.
– Нет, она ни при чем.
– Тогда в чем было дело?
– Когда?
– Я о прогуле. Если дело не в той девчонке, то в чем?
Отис, вылавливая вилкой кусочки ветчины из соуса, грубо буркнул:
– Ни в чем. Просто… Не хотелось в школу, и все.
– Отец говорит, что ты неплохо учишься.
– Да, неплохо. Но это не значит, что я хочу находиться там все время.
– У тебя есть хорошие друзья?
Отис, стиснув зубы, продолжил охоту на ветчину, и Люк понял, что разговор не клеится.
– Наверное.
Люк со вздохом отложил приборы.
– Послушай, Отис, я знаю, брат из меня был никудышный, особенно после смерти Майи. Мы с тобой стали друг другу чужими. Но больше так не будет. Теперь я рядом. Знай, ты всегда можешь со мной поговорить, если захочешь. Мы всегда можем это повторить. – Он указал на стол, обвел рукой ресторан. – Когда захочешь.
Отис приподнял плечи и издал неотчетливый звук, выражавший некоторую заинтересованность.
– Ладно. – Он собрал остатки спагетти на дальней стороне тарелки и откинулся на спинку стула. – Люк, кто, по-твоему, писал Майе эти письма?
Люк вздрогнул. Он не знал, что Отис знает про письма.
– Не знаю. Какой-то больной.
– Ты думаешь… – Отис помялся. – Ты думаешь, это кто-то из наших?
– Нет, – сказал Люк. – Ни в коем случае. – Он уставился в пол, чтобы Отис не увидел в его глазах сомнение. – Этого не может быть.
Эдриан проводил выходные в Айлингтоне. Он пришел накануне, чтобы посмотреть вместе со всеми церемонию открытия Олимпиады.
Вся семья завороженно сидела перед плоским телеэкраном. Эдриан, Перл, Отис и Бью устроились на большом диване, Кэт – в одном кресле, Кэролайн с собакой на коленях – в другом, Люк – по-турецки на полу, с джином-тоником в руке.
Эдриан подумал, что, будь Майя жива, он был бы сейчас с ней вдвоем в маленькой квартирке. Люк и Кэт остались бы в Хоу. Кэролайн сидела бы здесь одна с тремя детьми. Эдриану было больно думать, что смерть Майи улучшила его положение, но, сидя здесь этим серым летним вечером и наблюдая по телевизору за потрясающим зрелищем в обществе родных, он не мог не задать себе вопрос, почему когда-то решил, что жизнь способна даровать радость больше этой. По мере того как реальная, объемная Майя покидала со временем его сознание, он все чаще ловил себя на неприятном чувстве, что последние несколько лет отворачивался от подлинной жизни. Что Майя была сном, которому теперь наступил конец.
– Почему они все одеты как медсестры? – спросил Бью у Эдриана. – И что это за большой белый малыш?
Эдриан с улыбкой погладил его по голове.
– Это символ Национального здравоохранения.