А девчонки нравиться мне начали еще с детского сада. Влюблялся чуть ли не каждый день. Потом в своих одноклассниц втюривался, в девчонок с нашей улицы. Но, увы, не баловали меня взаимностью, внимания не обращали. И вообще мне с ними общаться было непросто. Поговорить с кем-нибудь – большая проблема. История со мной приключилась глупейшая. Было мне тогда лет шесть, отвезла меня мама на лето к родичам в деревню. Роскошное, должен сказать, местечко, прямо-таки сельская идиллия – речка, вполне еще тогда чистая, с песчаным бережком, лесок неподалеку с грибами-ягодами. Вот этот-то лес такую память по себе оставил, что до сих пор иногда ночами снится.
Дружки у меня там быстро нашлись, опекал меня двоюродный брат Санька, на четыре года меня старше, всюду таскал за собой. Деревенские ребята самостоятельные, ко двору не привяжешь. Ватага удалая подобралась, и я, малой, за ними – и на речку побултыхаться, и по садам-огородам, и в лес. А тот день, верней, ту ночь вовек не забуду. Отправились мы после обеда всей гурьбой в лес, затеяли игру в индейцев. Санька вождем племени себя назначил, я при нем, скрывались мы от вражеских солдат. Я шустрый был, задумал, чтобы отличиться, так спрятаться – ноги собьют, пока меня отыщут. И даже от Саньки тайком сбежал, прячась за деревьями. А потом пришла ко мне веселенькая мысль – обмануть их всех, за нос поводить. Сделать кружок – и выйти с другой стороны к тому месту, откуда мы игру начали, то бишь, к вражескому лагерю. Все потом, вместе с вождем Санькой, искать меня станут, накричатся, подумают, что пропал, вернутся – а я вот он где, целый и невредимый, напущусь на них: куда вы все подевались, ждать вас надоело!
Короче, заблудился я. Кружил, кружил, того места не нашел, дороги к дому не нашел, испугался, звать их стал. Ору-ору – никто не откликается. До сих пор не могу понять, как это я на своих коротких ногах умудрился так далеко забраться. В лесу темнеет быстро, тут уж я от страха совсем извелся. Бегу, реву, падаю, коленки и локти в кровь ободрал. Постою немного, покричу, послушаю, не отзовется ли кто, и опять несусь, ничего уже не соображая. Вскоре и бежать не мог, сил не осталось, горло надорвал. А темень все гуще, страшней, плетусь по этому проклятому лесу и вою тихонечко. Птицы затихли, звезды на небе проступили, шорохи появились какие-то, скрипы, у меня от мысли, что ночью здесь один останусь, волосы на голове шевелились. Тут и у взрослого бы душа в пятки ушла, а уж мне, мальчонке…
Хватило все-таки остатков разума понять, что чем дальше стану идти, тем найти меня трудней будет. Высмотрел под деревом какую-то нору, забрался в нее, затаился, чтобы дикие звери не нашли меня, не съели. Что за ночь была – словами не передать. И как живым остался, не помер со страху, не знаю. Уснуть боялся, чтобы звери меня спящим врасплох не застали. Даже выть опасался – вдруг они услышат, по голосу меня найдут. Только зубами лязгал, унять их не мог, да дрожал – и от ужаса, и от холода. Только под утро уже крики услышал, фонари увидел. Товарищи мои, оказывается, поискали меня недолго, потом кто-то придумал, что я, наверное, без них домой ушел, не захотел играть. Вернулись – нет меня. А Санька мой не посмел рассказать, что в лесу меня одного бросил. Еще и разозлился на меня, уверен был, что я все это специально подстроил. Проучить меня хотел, и до последнего надеялся, что я сам, убедившись, что никто за мной, городским придурком, бегать не собирается, приплетусь как миленький. Где тут, думал, заблудиться? – до леса одна дорога, рукой подать. И лишь когда вечереть начало, всполошился он, дома во всем признался, искать меня бросились…