Торхаш говорил спокойно, будто лекцию читал. Ни затаенной обиды, ни скрытой ярости не замечала Бруни в горящих, как угли, глазах, но ей было страшно. По-настоящему страшно от холодного и отстраненного тона его голоса.
Полковник замолчал, глотнул морса, и, похоже, напиток пришелся ему по вкусу. На сухарики он даже не посмотрел.
— А почему принц Аркей помогает вам? — Матушка нашла в себе смелость задать вопрос, который давно ее волновал.
— Принц — государственный деятель, — пожал плечами полковник. — Он любит свою страну и желает для нее блага. Травля и жестокие убийства моих собратьев не красят граждан этого государства — и в этом первая причина. Мы можем и хотим служить стране, которую считаем своей, как и те люди, что убивают нас. И в этом причина вторая! Он пытается сделать шаг, пропущенный в прошлом, сплотив нас в единый народ.
— Но у него тоже был выбор, — тихо сказала Бруни и тоскливо посмотрела в окно, вспомнив залитые страхом глаза Веся. — Он мог бы решиться на уничтожение…
Лихай взглянул на нее уже без насмешки.
— Ты права, маленькая хозяйка, — произнес он. — Ты права…
— Меня зовут Матушка Бруни, — поправила она. — Спасибо, что нашли время рассказать мне о прошлом, — я всего этого не знала!
— Человеческая память недолговечна! — усмехнулся полковник.
Матушка лишь пожала плечами, ведь он говорил правду.
Лихай не без сожаления отодвинул пустую тарелку.
— По людским меркам Веславу около двенадцати лет, — сказал он. — В его принадлежности к Дикому братству у меня сомнений нет. А это значит, что в начале осени он может подать прошение принцу Аркею о зачислении его на спецфакультет Военного университета. Мне, конечно, придется пообщаться с ним еще — проверить, действительно ли он умеет читать и писать и насколько плохо у него с языком крови — родным языком нашего народа, но это уже мелочи!
Бруни сжала руки, сдерживая волнение, и медленно встала. Любого другого она расцеловала бы за добрую весть, а с Лихаем чувствовала стеснение.
— Вы зажгли для меня солнце, мой господин! — тихо сказала она. — А ему — дали надежду…
На мгновение Бруни показалось, что полковник сейчас что-то скажет ей… Что-то важное! Но он промолчал. Кинул на стол золотой, поднялся, допил оставшийся в кружке морс и вышел, не прощаясь, — высокий, гибкий, стремительно-опасный.
Лишь когда он покинул трактир, Матушка сообразила, отчего он так и не притронулся к сухарикам. Они были натерты чесноком!
* * *
Бруни не решалась заглянуть в старинное, от матушки доставшееся трюмо. То самое, что они с Каем перетащили в спальню из бывшей детской. Из мягко занавешенной чернотой глубины смотрела незнакомка с бледной кожей и огромными серо-голубыми глазами. Их цвет подчеркивали великолепные синие опалы ювелирного гарнитура, который ее заставил примерить Кай. Она отнекивалась, отказывалась, протестовала, но, целуя, он подавил сопротивление, сам продел в маленькие ушки длинные серьги в форме капли, с благородным синим камнем в окружении мелких бриллиантов, сам застегнул на ее шее ожерелье, сработанное в виде дорожки опаловых и бриллиантовых брызг. Ожерелье изящно облегало шею и стекало искрящимся водопадом глубоко в декольте. Гораздо глубже, чем позволяла себе хозяйка трактира, предпочитающая платья, закрытые до самого горла.