И все такое, чего я Брюно не сказал, но что крутилось у меня в голове, когда я услышал свой ответ: «При твоем рождении? Нет, а что?»
— Да вот, Сильви беременна, и я думаю пойти принять своего сына.
Имеющий уши да услышит…
ЗАМЕТКА ДЛЯ ЛИЗОН
…
Милая моя Лизон,
Перечитал про эту перепалку с твоим братом, и мне стало стыдно. Это претендующее на остроумие «Нет, а что?» только углубило ров, что пролег между нами. И я не только не попытался его хоть чуточку присыпать, но, кажется, даже испытал определенное удовольствие от того, что он стал глубже. Настолько глубже, что вскоре стал могилой наших отношений. Брюно раздражал меня. Я считал, что дело в несовместимости. Характеры разные, говорил я, вот и все. И на том стоял. Подобное родительское возмущение составляет материальную основу психоанализа. Я должен был найти время (и силы), чтобы ответить тогда Брюно. Тем более что, перечитывая этот дневник, я не нахожу в нем ни единого описания беременной Моны. А ведь эта писанина посвящена именно телу! И все же нет — ни намека. Как будто вы с Брюно явились на свет в результате партеногенеза. А до этого — ничего не было. Хуже того, я обнаружил, что даже размышления на эту тему не вызывают во мне ни малейшего воспоминания о двух беременностях Моны. Вот что мне следовало сказать тогда Брюно. Ничего не помню о беременности твоей матери, мой мальчик, прости, я сам поражен, но факт остается фактом. И поразмышлять немного об этом вместе с ним. Думаю, такое не редкость среди мужчин моего поколения. (Еще одна область, где я ничем не выделился.) Женщина в ту пору вынашивала ребенка в окружении других женщин. Мужчины же словно застряли где-то в начале неолита, едва осознавая свою активную роль в размножении. Рассказывали про одну женщину, которая ждала ребенка как творение Святого Духа. Впрочем, женщина не «ждала», она трудилась на ниве продолжения рода, ждал мужчина и, чтобы скоротать это ожидание, изменял жене, пока та снова не становилась пригодной к употреблению. И потом, вот уже пятьсот лет как над образом беременной женщины нависла тень Тридентского собора[27], запретившего художникам изображать Мадонну беременной и даже кормящей Младенца грудью! Нельзя такое изображать ни в живописи, ни в скульптуре, на такое нельзя смотреть, об этом не упоминают, не вспоминают, такое надо вычеркнуть из памяти, это — святое! Позор любому проявлению животного начала! Уберите этот живот, чтоб я его не видел! Дева Мария — это вам не млекопитающее! Все это прочно засело в католическом подсознании моего поколения, да и в моем тоже, несмотря на декларируемый мною атеизм. Ведь моя голова была создана по образу и подобию всех остальных.