* * *
67 лет, 9 месяцев, 8 дней
Четверг, 18 июля 1991 года
Одна из любимых шуток Грегуара: Я иду по коридору, как вдруг из какого-то укрытия появляется рука с моей собственной фотографией и преграждает мне путь. Разумеется, я вздрагиваю. Из чего Грегуар делает вывод: Бедный дед, ты такой страшный, что сам себя пугаешься! Согласно ритуалу, я должен за ним погнаться, поймать его и в отместку щекотать, пока он не запросит пощады. После чего я разглядываю фотографию. И каждый раз поражаюсь одному и тому же: чем она новее, тем труднее мне себя узнать. А вот если фотография старая, я тут же вижу, что это — я.
Последний снимок Грегуар сделал и отпечатал собственноручно недели две назад. Чтобы признать на ней себя, я вынужден восстановить всю сцену (молниеносно, конечно, но все равно — восстановить): Мерак, библиотека, окно, тис, день, кресло, в кресле — я, слушаю музыку. Судя по твоей трагико-меланхолической физиономии, это наверняка Малер. Смотри-ка, ты, оказывается, можешь по выражению лица угадать, какую музыку человек слушает? Конечно. Вот когда ты слушаешь этого поляка, как его, Пендерецкого, ты похож на брошенный кубик Рубика.
* * *
67 лет, 9 месяцев, 10 дней
Суббота, 20 июля 1991 года
Грегуар, кроме всего прочего, считает, что музыку я слушаю мало. Ты зря лишаешь себя такого «физического причастия», дедушка (sic). На, прочитай вот это. И сует мне под нос какой-то испанский текст, который прислал ему друг по переписке Хоакин Солано.
…
«Человек подобен сложному музыкальному инструменту, уникальному, тонко настроенному. Каждый атом, каждая молекула, каждая клетка, каждая ткань, каждый орган его тела беспрерывно генерируют частоты, соответствующие его физической и эмоциональной жизни. Человеческий голос, будучи индикатором телесного здоровья, устанавливает связь между людьми и космосом.
Тот, кто порождает красоту, играя на музыкальном инструменте, кто порождает музыкальную гармонию, постигает изнутри, что есть истинная гармония — гармония человека».
Маэстро Хосе Антонио Абреу[31].
* * *
67 лет, 9 месяцев, 17 дней
Суббота, 27 июля 1991 года
Три часа просидел в шезлонге, читая детектив, и едва поднялся, тяжело опершись о подлокотники. Ноги затекли, больно. Несколько секунд было такое ощущение, что меня затерло во льдах. Мое тело становится препятствием между мной и окружающим миром.
Вспоминаю дядю Жоржа в последние годы: так и вижу, как он сидит в кресле и болтает обо всем и ни о чем, глаза сверкают, руки порхают, как стрекозы. Точно такой, каким был в сорок или пятьдесят лет. Но как только он поднимался, слышно было, как трещат его колени, спина, бедра. Сидя — молодой человек, стоя — согбенный старик, скривившийся от боли и ближе к концу попахивающий мочой. Но до конца сохранивший изящную способность не принимать ничего всерьез. С возрастом, говорил он (цитируя не помню уже кого), неподвижность суставов становится «беглой».