Путь в Голливуд для Лиззи будет тернистым и болезненным. В шестнадцать лет она уйдет из дома, и поезд домчит ее… пока до Лондона. К тому времени ее отец уже получил по заслугам и отправился в ад. Что же сделало ее существование в Ливерпуле невыносимым? Что послужило той болезненной искрой, из которой зажглась ее звезда?
На «фабрике грез» Лиза Анжелис была одной из многих, не самой одаренной, не самой эффектной, и долгое время выделялась из толпы ярко разукрашенных красоток лишь тем, что не пользовалась косметикой. Кажется, ей просто выпал счастливый билет, как и тому, у кого в руках оказалась эта книга!
— Оставь ее в покое! Не смей трогать нашу маму!
Перед ним, сжав крошечные кулачки, стояла Лиззи. Ее золотисто-карие глаза пылали гневом. Толстая коса свесилась на грудь и начала расплетаться, поэтому каштановые кудри торчали в разные стороны, как нитки из дикого шелкопряда.
Том взмахнул рукой, и девочка навзничь упала на пол. Разумеется, Лиззи не могла оказать ему сопротивление и походила на беззащитный цветок со сломанным стебельком. Впрочем, ее отец не столько разозлился, сколько опешил, потому что никто из мальчишек никогда не пытался защитить свою мать. Это не было проявлением трусости — просто они знали, что она расстроится еще сильнее, если он изобьет и их.
А вот Лиззи была вне себя от ярости — причем ярости неподдельной, какой никогда не испытывал Том…
— Я тебя ненавижу, — произнесла девочка спокойным, невыразительным голосом. Ее как громом пораженная семья никогда не слышала, чтобы она говорила таким тоном. — Я тебя ненавижу и жалею, что ты не сдох в тот вечер, когда бомбой выбило дверь. Я жалею, что тебя не было дома, когда из труб вылетела сажа, и ты не задохнулся. Я хочу, чтобы ты умер!
В кухне воцарилась мертвая тишина. Китти казалось, что еще немного, и она лишится чувств. Сейчас Том наверняка убьет их всех.
Апрельской ночью 1931 года в ливерпульском районе под названием Бутль стояла мертвая тишина. Выстроившиеся в строгом порядке вдоль улицы дома ленточной застройки купались в ярком и каком-то противоестественно прозрачном свете луны. Тускло блестели оконные стекла, а входные двери были надежно заперты.
Вокруг не было ни души.
Булыжная мостовая, сверкавшая, подобно ленте расплавленного свинца, между рядами домов, выглядела девственно чистой, словно по ней никогда не ступала нога человека. Повсюду царили тишина и запустение — не было ни следа шумных человеческих созданий, обитавших в этих убогих домишках с двумя комнатами наверху и двумя внизу. Родители и дети, включая новорожденных, иногда теснились в одной маленькой спальне, а бабушка или дедушка делили комнату с подростками или неженатыми либо овдовевшими детьми да осиротевшими дальними родственниками. Зачастую места все равно не хватало, и тогда они перемещались вниз, в гостиную, чтобы улечься на раскладных кроватях или мягких диванах.