Пришла в себя Элиза на мягкой кровати, осторожно открыла глаза и тихо застонала. Почему-то больше всего ее потрясла треугольная и трехногая мебель вокруг.
- Ах, миленькая, миленькая барышня, - всхлипывая, принялась причитать полная женщина рядом с ее кроватью. - За что же тебе такое выпало? Ах ты, миленькая, глупая сиротиночка. Уж лучше бы ты в себя не приходила.
А Элиза все оглядывала деревянный трехногий столик, трехногие резные табуретки и ненормально угловатый шкаф. Даже неизвестные ей черно-зеленые цветы в полупрозрачной зеленой вазе потрясли ее меньше.
- Вы хоть слышите меня, барышня? - сквозь слезы проговорила полная женщина, видимо, горничная или нянечка.
Элиза утвердительно прикрыла глаза.
- Там за вами уже солдаты пришли. Если бы вы хоть вне себя были, я бы им отбрехалась, чтобы убирались. Да теперь-то как?
- А что им надо? - тихо спросила Элиза.
- Так в тюрьму же, барышня, забирают. А потом и вообще повесят вас, несчастную сиротиночку. Вы же отравительница у них теперь. И как только языки не отсохли у окаянных, такое говорить.
Элиза с трудом повернулась на бок. Подушка тоже была треугольной.
- А не сказать ли им, чтобы в другой день пришли? - без всякой надежды спросила девушка. - Я же не дойду до тюрьмы.
- Ничего, дойдешь. Не дойдешь - дотащим, - в поле ее зрения внезапно возникли грязные мужские сапоги, с которых текла жижа на голубой мех неизвестного животного, постеленный на полу у кровати. - Как отравлять - силы нашлись, а как ответ держать - завтра приходите. Никаких отговорок. Вставай. Ба-а-арышня.
Это было сказано с таким глумливым презрением и отвращением, что девушка с удивлением взглянула прямо в лицо пришедшего за ней солдата. В маленьких черных глазках, освещавших красную физиономию немолодого служаки, светилось высокомерное самодовольство и нечто такое, что заставило девушку инстинктивно натянуть на себя повыше одеяло.
- Какая же она отравительница! Как не стыдно. Весь же город уже все знает, - снова принялась причитать горничная. - Барышня сама чудом пришла в себя от яду того.
- Достаточно! - произнесла Элиза тихим голосом. Сразу наступила тишина. - Подождите меня снаружи. Я оденусь.
Солдат помедлил, но молча вышел.
Элиза осторожно встала рядом с кроватью, стараясь не наступать босыми ногами в грязноватые лужицы, оставшиеся от сапог ворвавшегося в ее спальню солдата.
- Что мне надеть? В тюрьму...
- Ах, барышня, барышня! Сейчас принесу. Сапожки, может, моей дочери наденете? Не побрезгуете? Уж покрепче ваших будут. На улице-то ливень какой день. Как им перед людьми-то не стыдно. Ребенка в такую погоду да в тюрьму. Гады ползучие, окаянные!