Расследование (Иванников) - страница 59

«Нам ещё далеко?» – «Не очень.» – Мы поднимались на второй этаж и я стал внимательно оглядываться по сторонам: встреча с и.о. ректора сулила неприятности, и сложно было заранее определить, поверит ли он моим объяснениям. – «Вот сюда: прошу вас.» – Он завернул в самый конец коридора и приоткрыл одну из дверей: я захотел пройти, но неожиданно он засунул голову внутрь и неразборчиво крикнул. Когда я вошёл в обширную тёмную аудиторию, то не сразу понял причины такого поведения: обведя взглядом почти половину территории, я только тогда узрел двоих ребят, молчаливо что-то делавших за ширмой. Потом они вышли, и тогда я увидел, что один из них – девушка в рабочих брюках и рубашке; вторым был, судя по всему, тот самый студент: будущая звезда театральной сцены.

А педагог не терял времени напрасно: он уже зажёг батарею ламп дневного света и дал мне возможность рассмотреть обстановку: комната напоминала зрительный зал со сценой, обставленный кривыми и безногими стульями, а часть сцены занимала декорация с кучами сваленного тряпья, где и нашли приют те двое. Девушка быстро ушла, а педагог стал подгонять ученика, натягивавшего облегающий костюм телесного цвета: между делом он ещё и поругивал нерадивого подопечного, с которым – насколько можно было разобрать – имел договорённость. Я подошёл к стене и выбрал один из стульев: насколько я понимал, ученик должен был продемонстрировать что-то из своего умения, и я устроился прямо напротив свободной половины сцены. Однако когда переодевание кончилось, оказалось, что такого пространства будет явно недостаточно, и демонстрация предполагается непосредственно в зале. – «Эта сцена требует простора.» – Педагог наконец занялся представлением ученика, разминавшего пока руки и хлопавшего и тёршего неразогретые пока икры и мышцы брюшного пресса. – «Позвольте представить: Дима. Он из области, поступал два раза безуспешно, и если бы не я: мог ещё раз десять. Самое главное: обратите внимание, какая пластика. Если вы мне предъявите человека, могущего хотя бы половину, я согласен, – он коротко задумался, – покинуть навсегда это заведение и никогда больше театром не заниматься.» – Он выглядел почти гордо, не сомневаясь в успешности дела. Я вернул стул на то место, откуда взял его, и постарался поудобнее устроиться; педагог нервно ходил рядом, и – насколько можно было разобрать – собирался разъяснять мне ход действия и давать комментарии.

Я ожидал каких-нибудь слов или хотя бы несложной пантомимы, но, видимо, это был уже театр, очень далеко ушедший от Станиславского в непонятном и неизвестном мне направлении: лицо и голосовые связки оставались как раз единственным не задействованным средством, а в дело пошли руки, ноги и прежде всего само тело; начало состояло в том, что ученик свернулся твёрдым шариком на полу и застыл в такой позе. Педагог стоял рядом со мной, нервно подпрыгивая и раздавая комментарии. – «Он покажет сцену «кольцо жизни»: идея моя, постановка тоже.» – После недолгого состояния неподвижности тело зашевелилось и покрылось конвульсиями: он то приподнимал напружинившиеся плечи, то двигал ими из стороны в сторону, изображая подспудное глубинное движение, готовое вот-вот вырваться на поверхность; насколько я мог понять, сцена должна была сопровождаться мелодией, но педагог в ответ только согласно закивал головой и приложил палец к губам: он хотел сам давать комментарии, а моё мнение его не интересовало. – «Он был комком глины… а теперь прорастает… вот оно как пошло!» – Из комка проклюнулось и выдралось – освобождаясь из цепких объятий земли – пока ещё слабое и трепещущее от порывов ветра растение: оно поднималось вверх, к солнцу, где раскрывающиеся руки-листья жадно ловили растворённое и рассеянное вокруг тепло; пока всё казалось спокойно и мирно, и саженец проходил все метаморфозы превращения в рослое и стройное дерево: оно крепко держалось за почву и тихо шумело пышной раскидистой кроной. Но неожиданно движения студента изменились: он сделал несколько шагов в сторону и принял совершенно другую позу: это был кто-то массивный, кто шёл, переваливаясь с боку на бок и принюхиваясь к ароматам полей. – «Корова или овца: в-общем, нечто травоядное.» – Корова шла дальше и наконец что-то обнаружила: судя по всему, она обнюхивала растение, достаточно молодое и сочное, чтобы быть интересным и привлекательным, и когда окончательное решение созрело, началась настоящая серьёзная борьба: растение пыталось оказывать сопротивление, но силы были слишком неравны, и корова постепенно заглатывала и пережёвывала уже простую зелёную массу, бывшую только что частью живого и сильного организма. Начались судороги и метаморфозы: ученик изображал теперь одновременно и гибнущее одинокое растение, и ленивое, но настойчивое травоядное, не желающее оставить добычу другим, придущим после; борьба уже кончилась и прекратилась, и последние остатки зелени исчезали в объёмистой ненасытной утробе, поглощавшей их, казалось, с хрупающими и чавкающими звуками: отсутствие звукового оформления компенсировалось на самом деле богатейшими возможностями и способностями ученика, делавшего время от времени почти невероятные вещи. Он изгибался как длинная бескостная гусеница и закидывал руки за спину, сцепляя их замком и выворачивая обратно через голову, а потом опрокидывался на спину, изображая последние предсмертные судороги, и снова восставал из пепла, обновлённый и принявший другое обличие. Но снова уже что-то изменилось: он отошёл на несколько шагов и стал новым персонажем. – «Это хищник: тигр или лев.» – Незамедлительно подсказал преподаватель. Хищник подходил не спеша, он хорошо ощущал добычу и не боялся, что она уйдёт от него, и только недобро и мрачновато посверкивали его глаза, предчувствовавшие будущее пиршество, а он был всё ближе и ближе, пока не подошла к концу возможность выжидания: он бросился как молния и почти сразу свалил глупое и доверчивое животное, вцепившись ему в холку, и, подведя постепенно зубы к горлу, разорвал главные артерии и вены; травоядное уже тихо умирало, не надеясь на помощь и спасение: оно слишком поздно всё узнало и заметило, и так же, как совсем недавно зелёное ни в чём не повинное существо стало его пищей, оно само должно было стать средством для поддержания чужой посторонней жизни, и никакие отсрочки и послабления не могли уже здесь помочь и изменить ситуацию. Оно слабело и угасало, никло вместе с убывающей и кончающей вытекать кровью, а хищник тоже не терял времени напрасно: он был очень голоден, и не стал ждать, пока жизнь окончательно уйдёт из жертвы: он уже кромсал её мягкое брюхо длинными острыми зубами, захлёбываясь и давясь от нетерпения. Теперь настало его время, когда он один оставался на вершине успеха, но, наверно, так не могло продолжаться очень долго: добыча была давно уже съедена, а голодный зверь долго ходил по бескрайним просторам степи, пытаясь найти и поймать ещё одну безобидную и смирную тварь: все они куда-то исчезли, и голодный зверь напрасно всматривался в мелькание силуэтов на горизонте. Он был уже совсем слабым и беспомощным, и даже если бы набрёл на самую жалкую и ничтожную овечку, у него вряд ли хватило бы сил догнать её и сомкнуть на шее зубы, почувствовав снова позабытый вкус горячей крови: он сам уже подыхал, как предыдущая его жертва, только намного медленнее, и мучения – которые у жертвы продолжались всего несколько минут – были намного страшнее и горше: та хоть знала, ради кого пришлось ей проститься с жизнью, а он в полном одиночестве и тоске брёл по раскалённой равнине, и ещё не видел, кому принесёт в жертву своё тощее исхудавшее тело. Но наконец он тоже не выдержал и остановился: он умирал медленно и мучительно, конвульсивно пытаясь что-то ещё сделать, но неоткуда было взяться запасам сил, и так уже израсходованным в напрасных попытках спастись: он наконец расстался с жизнью, и откуда-то со стороны налетели страшные мохнатые птицы: они дрались уже за тело, хотя что там могло остаться после недель бесцельных блужданий? Скоро они покинули жалкие останки, и началась новая глава: там уже копошились и ползали черви и насекомые, что очень охотно и достаточно подробно описал педагог, смакуя детали и не надеясь, видимо, на мою достаточную догадливость. Они жирели и размножались, и наконец привлекли к себе постороннее внимание: на них уже налетела стайка птиц, вкусившая как и все и включившаяся в тот общий круговорот, который никогда не кончается, но они тоже не были последним звеном и стали жертвой уже самого опасного и грозного хищника: заряд картечи из ружья охотника уничтожил половину стайки, и теперь они мирно колыхались на связке у пояса с перебитыми крыльями, шейками и сердцами. – «А теперь внимание: финальный аккорд!» – Ощипанные жирные тушки уже жарились на огне, и человек приступил наконец к поеданию: очевидно, они являлись лакомством, и он не мог устоять и не ограничивал себя в грубом примитивном обжорстве. – «А сейчас он их… на свалку!» – Человека мучительно затошнило: можно было подумать, что у него начинаются конвульсии и он продолжит крутить то колесо, которое прошло уже так много оборотов и никогда не захочет остановиться, но это был, видимо, только временный позыв, и всё то, что переходило из состояния в состояние, меняя растение на корову, а из льва доставаясь ни на миг не останавливающим свой вечный танец жучкам и насекомым, двигалось теперь по новым, благословлённым цивилизацией маршрутам: теперь оно истекало вниз, покидая человека, чтобы по длинной системе канализационных труб достичь тихого укромного места и превратиться в кусок вещества, быстро затвердевающего и на глазах превращающегося в кусок мерзкой грязной субстанции: ученик снова уже лежал на полу, двигаясь всё медленнее и спокойнее, прижимаясь ближе и ближе к тому, из чего всё выходит: он уже только дрожал и вздрагивал, уменьшая амплитуду, и наконец замер, сделавшись таким же плотным и упругим комком, каким был вначале.