Проблема моей нерешительности прыгать вниз заключалась ещё и в том, что меня мучил стыд предстать перед красоткой в синих, срамотно–широких военно–морских трусах. Наконец, терпенью пришёл конец. Опершись о края полок, я сиганул вниз, выдернул из–под матраца штаны, выглаженные тяжестью тела, и напялил их на себя быстрее, чем по боевой тревоге. Впрыгнул в ботинки, схватил пакет с туалетными принадлежностями, тельник, голландку и бегом в умывальник. Побрился, причесался, растёр занемевшее тело полотенцем, надел голландку с синим воротником и вышел в коридор. И вовремя: проводница закрыла туалет на уборку.
— Доброе утро! — сказал я, возвратясь в купе.
— Здрасте, — все ещё колупая яйцо, безразлично ответила старуха.
— Здоровеньки булы, хлопче! — отрываясь от газеты, на хохляцкий манер поздоровался дедок.
Очаровательное юное создание кивнуло мне с милой улыбкой. Большие чёрные глаза симпатичной брюнетки скользнули беглым взглядом по мне, на мгновение встретились с моими, и лёгкие крылышки–ресницы опустились на них, выражая скромность и невинность.
Я присел рядом. Солнечный лучик, заглянувший в вагонное окно, играл пурпуром парчи. Девушка вынула из сумочки изящный деревянный гребень, и как показалось, нарочно обронила на пол. Я поспешил поднять его.
— Спасибо, — поблагодарила она, опять одаривая улыбкой и подавая руку для лёгкого пожатия.
— Фатима… А вас… тебя как зовут?
— Геннадий…
— И далеко едешь, Гена? На службу?
— Да, во Владивосток. Из отпуска возвращаюсь…
— А я в Магадан. Жаль, что нам не по пути.
— Учишься там?
— Нет, на работу еду… Говорят, там заработки хорошие. Золотоискатели — народ при деньгах.
— А ты, Фатима, кем работать в Магадане будешь?
Смуглянка замерла, лукаво повела бровями.
— Кем буду работать? — переспросила удивлённо, искоса поглядывая на стариков. Наклонилась к моему уху, жарко зашептала:
— Ночной бабочкой буду порхать. С цветка на цветок… Нектар золотой собирать.
— А… это как? — не понял я.
— Дурачок! — засмеялась она. — Совсем дурачок!
Я украдкой бросил быстрый взгляд на неё. Милое выражение лица, но в глубине глаз Фатимы плясали огоньки откровенной страсти. Что что–то холодное и страшное таилось в них. Она пытливо посмотрела на меня.
— Ты не имел женщину? Ну, признайся, ведь так?
Я смутился, ощутив прилив внутренней теплоты, совершенно теряясь от её возбуждающих слов, вызывающе короткого платья и близости шоколадного цвета тела, полного скрытых желаний и неуёмного темперамента.
Фатима незаметно сжала мою руку, и шевеление её пальцев, перебирающих мои, было многообещающим. Без сомнения, только присутствие деда и бабки сдерживало меня, чтобы не наброситься на неё голодным зверем, растерзать, растрепать, зацеловать до беспамятства, измять как пахучий лепесток розы. А голодным я был в прямом смысле: ужасно хотелось есть. Но как при ней доставать из чемодана позавчерашние пирожки? Хотя до пирожков ли тут? Дверь в купе открылась, и проводница обратилась к старикам: