— Нет, никогда.
— А хотели бы?
— Не знаю. Все вообще хотят сниматься… вот и Фридрих… и другие тоже хотят. А я не знаю… наверное, нет.
— Не верьте ей, — сказал Фридрих.
— Фридрих, Фридрих, — сказала Мария Львовна.
— А что? — сказал Фридрих. — Кино дает такие возможности.
— Добиться успеха?..
— Вот именно.
— Ну, в этом смысле… в этом смысле, конечно.
— А вы смотрели, кстати.? — спросил Евгений (Женя: если угодно…). — Мир названий разбился.
— Смотрел… кажется.
— И что вы думаете?
— Так себе, — сказал Фридрих.
(Я же думаю, разумеется, о расширении сферы дозволенного: теперь, здесь, на этих страницах…)
— Все это так себе, — сказал Фридрих. — Вообще мало, очень мало хороших фильмов… на свете.
— Как и хороших спектаклей, — сказала Мария Львовна.
— Хороших книг, — сказал (Женя…) Евгений.
— Людей, вещей, — сказал Фридрих. — Все ужасно, все отвратительно.
— Ну а вы, — спросила Мария Львовна, повернувшись к нему, у Макса, — что вы думаете об этом?
— О чем? — спросил Макс.
— Так… вообще.
— Вообще я не знаю. Хороших фильмов, во всяком случае, мало.
— Вот-вот, — сказал Фридрих.
— Хотя даже в не очень хороших… — сказал Евгений (Женя…)…
— Бывают… бывают… о конечно… удачные эпизоды.
— Фридрих, Фридрих, — сказала Мария Львовна.
— Не обязательно эпизоды, — сказал (опять-таки: Женя…) Евгений.
— Тогда… что же?
— Ах, все равно… какие-нибудь… какие-нибудь, к примеру, деревья.
— Простите?
— Ну да… какие-нибудь деревья… у какой-нибудь тихой реки… вот что бывает иногда… даже в очень плохих фильмах… вполне восхитительно.
— Бывает, — сказал Макс. — Конечно. Конечно.
— Извольте объясниться, — сказал Фридрих (гася сигарету…).
— Ну да, — сказал Макс, — какие-нибудь деревья… или какие-нибудь облака над деревьями… сквозь листья и ветви. И причем, — (Мария Львовна смотрела на него — темно-карими, еще и еще раз, внимательными, смеющимися глазами…), — и причем деревья, причем облака, увиденные — вернее: показанные — так, с такой… да, если угодно, с такой отстраненностью, с какой мы очень и очень редко… с какой мы лишь в лучшие наши мгновенья их видим. За это многое можно простить.
Мария Львовна… да, Мария Львовна по-прежнему смотрела на него — темно-карими, чуть-чуть, по-прежнему, смеющимися глазами; он чувствовал на себе этот взгляд; он радовался ему.
— И мне кажется, я понимаю, как это делается… как задерживается на чем-нибудь камера… или, может быть, медленно, медленно переходит с одного на другое… скользит по предметам… как подбирается освещение… шумы и звуки… музыка, наконец, свой собственный ритм сообщающая тому, что мы видим. Но как бы то ни было и как бы это ни делалось, мы видим, видим все это… облака ли, деревья… задерживаемся, вместе с камерой, медлим… почти невольно, без всяких усилий.