— Давайте–ка вынесем поскорее эти его деревяшки, — через некоторое время добавил папа. — А то мне с ними в одной квартире… как–то… неспокойно…
В конце концов, терпеливыми телефонными усилиями мамы и с помощью женской взаимовыручки все утряслось.
Митя нашелся. Вечером из Москвы позвонила Милопольская и сказала, что Митя ночует у нее.
Тогда же стало известно, что Гроссман взял Митю в картину. В митиной новой решимости и рассказанной истории Гроссману увиделся некий сюжет… судьба героя… Забегая вперед, следует сказать, что митина история оказалась самой живой среди историй участников «Школьной рапсодии» — в слишком официозном и скучноватом юбилейном фильме.
Мама выехала в Москву.
Съемки начались со следующей осени. Договорились, что во время съемок Митя будет жить у маминой двоюродной сестры, тети Стеллы. Съемки продолжались пять месяцев, так что десятый класс Митя заканчивал уже в Москве.
А летом там же в Москве поступил в кинематографический институт. И пошел двигаться дальше по этой стезе.
И хотя несколько месяцев до съемок Митя еще прожил с нами, но тот случай со столом, его побег в Москву проложил некую черту в жизни, до которой Митя был еще наш, семейный, а после которой он стал независимым от семьи, самостоятельным человеком.
Кстати, сломанный ящик он кое–как починил. Но реставрацией стола заниматься не стал. Драгоценная крышка от пианино так, наверное, до сих пор и стоит, безнадежно дожидаясь своего часа где–то в кладовке.
С тех пор прошло много лет…
Увы, нет уже родителей. Нет мамы, растаявшей, как свечка, в три недели от неведомой и неумолимой болезни крови… Как сейчас стоит перед глазами ее слабая ласковая улыбка при виде трех пар хлопочущих мужских рук, таких надежных и сильных вообще, но беспомощных остановить неминуемое… Ее последнее, ободряющее нас движение губами: ничего, все будет хорошо…
Не прошло и года, как вслед за ней ушел и отец… Помню военный оркестр и залп почетного караула на его похоронах…
Их память светла… Время стирает гнев от беспощадности и несправедливости смерти, стихает боль… И остается лишь нежность и свет наших о них воспоминаний. Не этого ли желают каждому ушедшему, говоря: светлая ему память!
Нет родителей… А стол сохранился. И вот теперь я сижу перед его бильярдным сукном…
Больше года после смерти отца родительская квартира стояла пустая, мы все оттягивали момент вторжения в мир наших родителей, нашего с братом детства… Не решались тронуть его атмосферу.
Наконец пришло время.
Передо мной все те же хорошо знакомые предметы: белый костяной ножичек слева от чернильниц–колокольчиков, далее желтая линейка с сантиметрами и дюймами, мраморный ежик, серебряный календарь, плексигласовый трафарет… Расположенные все в том же десятилетиями сохраняемом порядке. И лишь патина пыли, которая прокладывает некую дистанцию между нами теперешними и тем временем…