Она шевельнулась, перевернулась на спину, и я увидела приоткрытые пустые глаза. Нашептывая ласковые слова, я убрала от ее лица волосы. Лицо у моей девочки было бледное, под глазами, которые смотрели на меня и ничего не видели, залегли синие тени. «Франсес, что они с тобой сделали!»
Лиам взглянул через мое плечо и погладил ее по щеке.
– Frannsaidh, mo nighean[117].
Должно быть, наши голоса нашли дорогу к ее впавшему в оцепенение разуму. Франсес замигала и попыталась сесть на кровати.
– Mamaidh?[118]
Сердце мое обливалось кровью, я едва дышала и не сразу смогла ответить, только взяла ее руку и ласково пожала.
– Мы приехали забрать тебя, – дрожащим голосом сказал Лиам.
– Поздно! Слишком поздно, папа…
Голос Франсес сорвался, и она разрыдалась.
– Я знаю, доченька, каково это, когда в душе – смерть… – прошептала я.
– Они… они повесили его, мама! Повесили моего Тревора!
Я знала, что от слов в такой момент толку не будет. Только время может залечить рану, которая открыта и еще болит. Лиам завернул дочь в накидку и взял на руки, собираясь вынести на улицу. Дженнет тронула меня за рукав и протянула плед с цветами Макдональдов. Sett[119] у тартана, однако, был не наш, а Дальнесский.
– Это ее мужа, – сказала Дженнет. – Я сняла плед с тела, когда его уже бросили в братскую могилу. А в плед я завернула берет парня и его гербовую брошь.
– Спасибо! Спасибо вам за все.
Я порылась в кармане, вынула несколько монет, которые там оставались, и протянула их хозяйке дома. Она нерешительно посмотрела на деньги, потом протянула руку, взяла их и широко улыбнулась.
– Думаю, Господь не обидится, если я возьму это за свои труды, – пробормотала она, пряча монеты в карман юбки из грубой шерсти.
– Вы тоже там были? На казни, я хочу сказать…
Она медленно кивнула.
– Они теперь каждую неделю кого-нибудь да вешают. То дезертиров, то хайлендеров… Совсем спятили!
– И как она перенесла?
Я выглянула на улицу. Лиам уже посадил Франсес в свое седло и теперь готовился сесть на лошадь сам.
– Не плакала. Ни слезинки не пролила! – начала рассказывать старуха, хмуря кустистые брови. Взгляд ее погрустнел. – А когда мы вернулись, проплакала три дня напролет! А после три дня спала. Ничего не хотела есть, не разговаривала. Вчера я уговорила ее попить бульона, сегодня утром тоже. Она молодая и хорошенькая, быстро найдет себе мужа.
Губы мои изогнулись в скептической усмешке, но я прикусила язык. Снова поблагодарив Дженнет за заботу, я собиралась уже выйти из этого скопища грязи и мусора, когда на ум мне пришел еще один вопрос:
– А почему вы взяли ее к себе?