Иннокентий поправил очки, задумался, потом продолжил:
– Вот, например, вчера. Больная сердится на меня, кричит, рвет листок бумаги, где я написал, как лекарство принимать, топает ногами из-за того, что ей пришлось немножко подождать, а я смотрю ей в глаза и вижу, что она ко мне тепло относится, по-своему любит меня. И как бы в доказательство она вытаскивает из своей сумки смятый букетик фиалок и протягивает мне, еще продолжая топать ногами и ругаться. И эти две вещи происходят одновременно! Она кричит на меня и дарит цветы… Чудно, правда? Вот это и есть раскол души. А еще шизофреники обычно инертны и равнодушны, отгорожены от мира… Им лень напрягаться, запоминать что-то – а зачем? Тяжело поддерживать контакты с людьми. Какая любовь, какой интерес к девочкам? Душа выцветает, выгорает, и опытный взгляд видит это в первую очередь. У Андрея с этим все в порядке – жизнерадостен, шутит, активно участвует в беседе, интересуется девочками, на хобби оригинальное еще хватает сил, – он с легкой улыбкой посмотрел на меня, но на дне его глаз мелькнула настороженность, и я передумал расслабляться.
– О как, – протянул папа, – я думал ты буйных лечишь, а тебе, оказывается, приходится быть психологом. А что ты про странность там говорил? Чрезмерное увлечение математикой, да?
Иннокентий вздохнул, снял очки и начал их тщательно протирать платком.
– Ну, как сказать, странность… – протянул он, водрузив, наконец, оптику на место. – Да, кто-то другой начал бы рассуждать о сверхценной идее. Любят у нас сейчас это модное словцо. Эта страсть к математике, которой он отдает столько часов в день – отличный повод, чтобы придраться. Но я вообще к этой концепции сверхценной идеи отношусь со скепсисом. Что это такое, на самом деле? Когда человеку становится очень важно то, что большинству таким не кажется. Если человек жертвует многим ради какой-то необычной цели, то он в глазах большинства становится странным. Но выдающиеся люди – писатели, художники, музыканты, ученые – творили страстно и самозабвенно. Акт творения, он такой… Часто требует отрешения от земного. Нет! – решительно заявил он, – как раз это для меня странностью не является. Чертой характера, проявлением личности, но не странностью.
– А что тогда? – с интересом уточнил папа.
Я сидел тихо, навострив ушки.
– Да взрослый он у тебя очень, – задумчиво сказал Иннокентий, и я почувствовал, как у меня непроизвольно подвело живот. Прокололся? – Необычно взрослый. И не только в рассуждениях. Взрослые для него не имеют автоматического авторитета. Не смущается там, где надо в этом возрасте смущаться. Про девочек говорит, не краснея… Нет даже следа наивности.