Коломба (Ануй) - страница 3

Жюльен. Жорж, миленькая, скоро уже три часа. Будь добра, сходи посмотри, пришли другие актеры пли еще нет?

Жорж. А на сцену два этажа от уборных, мадам Жюльен… Вы подумайте только, сколько раз я за вечер со своим флебитом хожу вверх и вниз. Надо и впрямь любить театр, чтобы такое выдерживать. Иногда думаешь, пойду-ка я в консьержки — только и делов, что дворик подмести! Правда, там почту по этажам приходится разносить! Бедного ноги кормят.

Жюльен(подталкивает ее к дверям). Или зад, как, например, тебя, а зад — он тоже болит… Иди, иди живее!


Жорж уходит.


«Императрица сердец»! Должно быть, играет влюбленную. Плохо дело.

Коломба. Почему же?

Жюльен. Только в те вечера, когда она играла матерей, мне удавалось побеседовать с ней как с матерью. Что ни говори, а театр все-таки не пустяк!

Коломба. Вечно ты преувеличиваешь.

Жюльен(продолжает). Я тебе еще не все рассказал. В четыре года меня отдали на воспитание в один мерзейший пансион, в двадцати километрах от Парижа. И целых полгода она, наша обожаемая «момочка», как выражается мой братец, не удосужилась меня навестить. Я буквально подыхал с голоду и холоду, но вот Наш Дорогой Поэт принес ей «Великую грешницу», пять актов в стихах, само собой, где мать подкидывает ребенка на паперть храма. В пятом акте сорок четыре александрийских стиха, и все о материнском раскаянии. Сорок четыре! Ни больше, ни меньше, — я потом из любопытства сосчитал. Накануне генеральной, после репетиции, где она, как говорят, «превзошла себя», выражая благородные чувства, она садится в карету с друзьями и отправляется посмотреть, как благоденствует в пансионе ее любимый крошка. Даже фотографа с собой прихватили. Наш Дорогой Поэт, как известно, не дурак! Представляешь себе вот такую рекламу для его пьес: «Великая Александра — первая трагическая актриса Франции — каждый вечер подбрасывает своего младенца на церковную паперть, а в жизни она — мать очаровательного четырехлетнего мальчугана, которого обожает». Только мальчуган оказался таким тощим, таким заскорузлым от грязи, что пришлось воздержаться от фотографирования. А на следующий день мама заставила весь светский Париж, Париж завсегдатаев театральных премьер, рыдать все над теми же сорока четырьмя стихами из пятого акта. В кулуарах пустили слух, будто ее сын при смерти, и все-таки она пожелала участвовать в спектакле. Этот трюк действует безотказно. Триумф был полным. Единственным положительным результатом этого трогательного шедевра, ныне забытого, было то, что меня отправили в Швейцарию в пансион, где я обрел человеческий вид.