— Кажись, я знаю, чем они занимаются. Это они пантомиму ставят, — отвечал я. — Сие уже любопытнее, чем скакание верхом на четвереньках. Только вот для чего — ночью?
— А что есть пантомима?
— Это как пьеса на театре, только без речей, все руками изображается.
— В театры ходить — грех.
Но богословского спора у нас не вышло. Человек, установивший свое воинство в определенный местах, убежал в форганг и несколько секунд спустя выскочил оттуда, к нему бросился другой с негромким криком. Этим двум поочередно отвечали другими криками, и это сопровождалось неестественными жестами.
— Нет, сударь, это не пантомима, — сказал изумленный Гаврюша.
— На каком языке они вопят?
— На здешнем. Алексей Дмитриевыч, а это ведь латыши!
— Ты по-латышски знаешь?
— Как не знать!
— Что это они затевают?
— Тот, что за главного, письмо принес, а другой кричал: «Брат, брат! Письмо, письмо!» И прочитал, а там какая-то неприятность…
Гаврюша прислушался.
— И что? — спросил я.
— Если я верно понял, то его отец за распутство проклял. Только речь какая-то несуразная, они так обыкновенно не говорят…
— На что де Баху этот проклятый сын? — удивился я. — Ладно бы еще на немецком, с хорошим спектаклем можно всю Европу объездить. А это…
Люди в манеже перестали вопить и сбились в кучку. Из ложи к ним соскочил человек, подошел и стал что-то втолковывать, а они слушали и кивали. После чего странная сцена повторилась: один принес письмо, прочие галдели, пока главный герой, тот самый проклятый сын, письмо не прочитал и не вверг всех в чрезвычайно бойкое состояние духа. Они махали руками и всячески друг друга подбадривали, а потом проклятый сын вышел из своей меланхолии и заговорил зычно и страстно.
— Он их зовет крокодильими детьми, — перевел растерянный Гаврюша. — Ишь как загнул… Ого! Да он хочет стать медведем! Он кричит и никого слушать не желает…
Тут в моей голове словно бы забрезжила искра понимания.
Я невеликий чтец немецких пьес, но мой зять Каневский кое-что даже помнит наизусть. И применяет иногда к дворне, когда она совсем с панталыку собьется. Людей надо школить, спору нет, но школить так, чтобы им было понятно. А Каневский может обратиться к пьяному кучеру так:
— О люди, отродье крокодилов!
А когда вскроется случай домашнего воровства и виновные лицемерно валяются в ногах, каясь и прося пощады, он возглашает:
— О люди, лживое и коварное отродье крокодилов! Вода — ваши очи, сердце — железо!
И, не в силах терпеть долее весь шум и гам, убегает, оставив супругу, мою бестолковую сестрицу, карать и миловать по своему усмотрению.