А всё только из-за того, что, по давним законам эвенков, будущая мать должна рожать ребенка в отдельном чуме, в стороне от стойбища, одна, и потом принести его мужу, мотивируя факт появления дитя случайной находкой.
Глупый, дикий обычай. Так думают русские. Невозможно сосчитать тех тунгусок, что умерли от боли, страданий и мучений при родах. Однако древние охотники принимают это как само собой разумеющееся событие, потому что свято верят в своих духов. Если ребёнку было не суждено появиться на свет, значит, так было угодно богу. И этим всё сказано. А Егор против такого обычая. Он в гневе! Он считает суеверия Загбоя не чем иным, как бредом сивой кобылы! У русских так не бывает. Будущей матери надо помочь. Ченка должна жить! Так говорит его разум. Так велит его совесть.
Но как добраться инвалиду без одной ноги до отдельного чума, стоящего далеко, в глубине тайги? Если бы помог Загбой, тогда бы не было проблем. Он бы увёз Егора на лыжах. Но тот притих в чуме затравленным колонком. Придётся добираться самому.
Присел старатель около чума, ещё раз позвал Загбоя. Он молчит, не выходит, боится гнева Харги и Эскери. Единственные, кто сейчас сочувствуют беде, – Чирва и Илкун. Бедные собаки крутятся рядом, с тревогой смотрят в глубину леса, откуда доносятся крики и стоны хозяйки. Зовут людей на помощь. Чувствуют, что всё теперь зависит от русского. Как только Егор сел на лыжи и оттолкнулся руками, они бросились по лыжне вперёд и скрылись за стволами деревьев.
Катится Егор на помощь своей спасительнице, торопится. Да только далеко ли уедешь, сидя на лыжах, загребая голыми руками холодный, сыпучий снег? Хорошо то, что широкая лыжня тверда и набита. Но это не даёт большого преимущества. За один рывок старатель преодолевает около полуметра. Проехал двадцать саженей – замёрзли руки, устали плечи, затекла спина. Остановился отдохнуть, греет ладони дыханием. В сознании мелькнула мысль, что надо было надеть рукавицы. Повернулся назад – чум далеко. Возвращаться поздно. Крикнул Загбоя – бесполезно. Он как будто и не слышит. Выругался крепко, но делать нечего, никто не поможет. Теперь надо двигаться вперёд.
Опять загрёб руками, как веслами, не чувствует холода. Вспотел, телу жарко, а пальцы одеревенели. За второй заезд проехал еще меньше, около десяти метров. А чума не видно, крики Ченки так же глухи и едва различимы – далеко. Понимает Егор, что таким образом ехать ему ещё очень долго.
Посидел немного, опять покатился. В этот раз проехал совсем немного. Обидно, но от своего не отступает, ждёт, пока отойдут ладони. Вдруг впереди послышался шорох: навстречу бежит Илкун. Подскочил, остановился, скулит, торопит: «Что же ты, человек? Давай быстрее, моей хозяйке очень плохо». И тут Егора будто окатило ледяной водой! Подозвал кобеля к себе ласковыми словами, обнял бережно, а сам едва не плачет. Собака, чувствуя настроение человека, притихла, прижалась к груди. А он осторожно снял с пояса ремень, крепко перевязал шею кобеля и настойчиво потребовал: