Я помню, что
открыто против
Миши
выступило
только два
человека – Алешин
и Заславский.
Это, конечно,
не означало
наверняка,
что они
сотрудничали
с гэбэшниками.
Но такое
подозрение
на них в то
время пало.
Я
внимательно
прислушивался
к выступавшим
так или иначе
в Мишину
защиту. Пытался
поймать
какие-то
фальшивые
ноты в их выступлениях.
На самом деле,
было не так
уж трудно выделить
искренние
выступления
в защиту
Миши. Например,
Бэла
Беленькая на
первом
собрании
встала и
сказала, что
все, мол,
думают, как
Миша, только
никто не
выступает
открыто. Вот
она была вне
подозрений.
Потому что
такое
подсказать
гэбэшники не
могли ни при
какой погоде.
Валя
Вулихман
обратил мое
внимание на
выступление
Бэлы. Он был
им очень
недоволен, полагая,
что она таким
образом как
бы подставляла
всю нашу
компанию. А я
его
успокаивал и
говорил, что
мол, ничего
такого
конкретного «подставляющего»
в ее
выступлении
не было. Но,
конечно,
соглашался с
Валей, что
лучше было бы
ей помалкивать.
После
первого
общего
собрания
начались собрания
по группам.
Давление на
нас было ужасное.
В нашей
группе
«Теория
функций и
функциональный
анализ» нам
не дали даже
рассесться
за столами,
как мы
хотели. Мне
показали
стол, за
который я должен
был сесть.
Тут же ко мне
подсел
какой-то
молодой
человек
крепкого
телосложения.
Я думал тогда,
что с нами
сидели
гэбэшники. Но
по прочтении
твоего
воспоминания,
Сережа, стал
думать, что,
может быть,
это были
представители
завода «Серп
и молот». А
может, это
были
гэбэшники с
завода «Серп
и молот»?
О чем бы ни
заходила
речь на
собрании, мой
сосед тихонько
спрашивал
меня: «А
какого вы
лично мнения
на этот счет?» И
самым трудным
был вопрос:
«Как вы, лично
вы, считаете – совместимы
ли взгляды
Лейкина с
пребыванием
в комсомоле?»
В конце концов
вопрос об
исключении
Миши из
комсомола был
поставлен на
голосование. Наша
группа вся
поголовно
(так мне
помнится) при
голосовании воздержалась.
Мотивировка
была
примерно
такой:
«Конечно,
Миша был
неправ. Но его
исключение
из комсомола
будет
означать исключение
из университета.
А поскольку
он уже все
осознал и во всем
покаялся, то мы
хотим, чтобы
он остался в университете».
В этот
момент Миша уже,
кажется, действительно
все осознал.
В том смысле,
что он
осознал уже и
свою
доверчивость,
и свою
наивность, и всю
опасность
ситуации. Мы
стали с ним
обсуждать
стратегию
его поведения
на повторном
общем
собрании. Миша
стал читать
нам свое
покаянное
письмо. Там
были слова о
том, что он с
самого раннего
детства
терпел
притеснения
как еврей. Мы
очень
советовали
ему
вычеркнуть
это. Мы считали
это лишним
унижением,
которое к
тому же может
только еще
более
разозлить
гэбэшников. Хотя,
наверное,
понимали, что
ничто уже не
может ни
помешать готовящейся
расправе, ни
подтолкнуть
ее. Миша
сказал, что
он вычеркнет
эти слова из
письма. Но он
не сделал этого.