— Понятное дело, но с этим же можно не спешить. Управишься за несколько дней.
Бен подошел к грузовику и начал подвигать оставшиеся коробки к краю кузова. Я
поискала самую легкую и подняла ее. Я знала, что вызов нужно принимать с высоко
поднятой головой, и мне бы следовало взять сначала самую тяжелую из них, но руки уже
дрожали, и ноги тоже давали слабину. Целый день собирать и упаковать вещи — это не
шутки. Так что я уже начала халявить, и муки совести меня по этому поводу не терзали.
И с легкой коробкой в руках — которая всё равно казалась мне тяжеленной — я
поднялась по ступенькам наверх. Стоило мне дойти до двери, как Бен снизу
поинтересовался:
— Халтуришь? Взяла самую легкую коробку, которую только смогла найти?
— Не такая уж она и легкая, знаешь ли! В следующий раз укладывай вещи
разумней!
— Надеюсь, следующего раза не будет, — крикнул он в ответ.
Я в этот момент хотела аккуратно поставить свою обманчиво легкую коробку на
пол, но вместо этого просто плюхнула ее поверх других — сил нагибаться не было.
— Я имела в виду: если мы вдвоем куда-нибудь переедем, — пояснила я, подойдя к
двери.
Бен поднялся по лестнице, обошел меня и аккуратно поставил на пол свою коробку.
Мы снова вышли. Оба выдохлись, но я подустала побольше его.
— Тебе после этого всего хочется еще куда-нибудь переехать? — спросил Бен,
спускаясь первым.
— Нет, ты прав. Останемся здесь навсегда. Больше ни единой коробки не хочу
собирать и таскать.
Солнце уже садилось за горизонт, когда мы занесли в дом последние вещи. Это
было началом чего-то нового. Мы с Беном чувствовали это. Мы вдвоем и целый мир
вокруг.
— Думаешь, тебя не будет напрягать моя грязная посуда? — Бен обнял меня одной
рукой и нежно поцеловал в лоб.
— Не будет, — ответила я. — А ты? Думаешь, тебя не будет напрягать вечная жара
в доме? Я ведь мерзлячка.
— Будет. Но я привыкну.
Я поцеловала его в шею — куда смогла дотянуться. Вставать на цыпочки ноги
отказывались. Бен застонал. Я чувствовала себя всемогущей оттого, что могла вызвать у
него такую реакцию без всяких на то намерений. Я чувствовала себя одной из тех
99
женщин, каждый жест которых, даже самый невинный, обладает неотразимой
привлекательностью. В своем доме я ощущала себя Клеопатрой.
Я игриво поводила носиком по его шее.
— Перестань, — притворно возмутился он, как будто я сделала что-то аморальное.
— Мне нужно к семи вернуть грузовик.
— А я что? Я ничего такого не делаю.
— Делаешь! А я страшно устал.