смириться. Я еще не достигла фазы «позвони кому-нибудь, чтобы ее забрали домой и
присмотрели за ней». Мы должны бороться, правда? Я должна найти и спасти его. Как
мне его найти и спасти?
— Медсестры позвонили его ближайшему родственнику.
— Что? Я его ближайший родственник.
— Видите ли, в его водительском удостоверении указан округ Ориндж. Мы
должны оповестить о произошедшем его семью.
— И кому вы позвонили? Кто приедет? — Однако я уже сама знаю, кто.
— Я постараюсь это узнать. А сейчас я позвоню Анне и сразу вернусь, хорошо?
Я киваю.
Здесь, в приемной, я вижу и слышу других ожидающих. Кто-то выглядит
печальным, но большинство — в полном порядке. Мама с дочкой читают книгу.
Парнишка прижимает к лицу пакет со льдом, рядом с ним раздраженный отец. Парочка
подростков держится за руки. Не знаю, для чего они здесь, но, судя по улыбкам на их
лицах и тому, как они милуются друг с другом, у них явно нет ничего страшного, и мне…
мне хочется на них наорать. Хочется сказать им, что в реанимационном отделении
оказывают экстренную помощь серьезно пострадавшим, и нечего тут сидеть с такими
счастливыми и беззаботными лицами. Хочется сказать, чтобы они катились домой: пусть
лучатся счастьем где-нибудь в другом месте, а не передо мной. Я не помню, каково это —
быть такой же счастливой, как они. Я даже не помню, каково быть той, кем я была до
того, как всё это случилось. Всё, что я чувствую сейчас — переполняющий меня ужас. И
еще злость на двух придурошных голубков, лыбящихся друг другу прямо передо мной.
Ненавижу их и ненавижу чертовых медсестер, для которых этот день не стал
самым худшим днем в их жизни. Они спокойненько живут себе дальше. Кому-то звонят,
копируют документы, попивают кофе. Я ненавижу их за то, что они могут пить кофе в
такое время. Я ненавижу всех в этой долбаной больнице за то, что они не несчастны.
Мужчина в красном галстуке, вернувшись, сообщает, что сюда едет Анна. Он
предлагает до ее приезда посидеть со мной. Я пожимаю плечами. Пусть делает, что хочет.
Его присутствие не приносит мне утешения, но останавливает от того, чтобы вскочить,
подбежать к кому-нибудь и наорать на него за то, что в такой ужасный момент он поедает
шоколадный батончик. Мои мысли переносятся к рассыпанным на дороге Фрути-пеблс. Я
знаю, что хлопья всё еще будут там лежать, когда я вернусь домой. Знаю, что никто не
уберет их, так как никто не может знать, как ужасает меня возможность снова их увидеть.