Ночью опять бушевала метель. По пустынным улицам носился шальной ветер. Утром метель стихла, но снег падал не переставая.
— И когда только кончится эта зима? — поеживалась от холода мама, вдевая нитку в иголку.
Моя мама сильно похудела, щеки ввалились, глаза стали большими и грустными. Даже волосы на голове «похудели», пучок, который она закручивала, стал совсем маленьким. Поднималась мама раньше всех, весь день сгорбившись строчила мешки. Если мешков не было, шила по заказу, бралась за все, лишь бы хоть как-нибудь прокормить нас.
Сегодня воскресенье, и утром к нам пришел Элик. Он младше Вити, ему только пятнадцать.
Элик сидит у стола и гладит пальцем клеенку. Я гляжу на него сбоку. Он худ, бледен, нос прямой, только кончик чуть подрезан снизу и поэтому кажется курносым. Когда Элик говорит, верхняя губа у него округляется. Пальцы у него длинные и тонкие, как у скрипача. Я говорю ему об этом. Он смотрит на свои пальцы и шевелит ими.
— Возможно. Мой отец музыкант.
— А ты говорил, военный, — удивляется Витя.
— Правильно, военный музыкант. — Элик смотрит на моего отца и вздыхает.
Бабушка ставит на стол чай — кипяток, заваренный сушеными листьями смородины, лепешки и черную патоку. Еще в самом начале войны Витя притащил целое ведро патоки. Она текла в канаве через весь город. Начиналась паточная река возле кондитерской фабрики «Коммунарка». Может, бомба разорвалась и опрокинула чаны с патокой, может, их опрокинули рабочие, покидая фабрику…
Мама разогрела патоку, процедила и разлила в банки. Она ставила ее на стол редко, только для гостей.
— Давайте завтракать. — Мама отрывается от швейной машины, разгибает спину, морщась от боли.
Все садятся за стол. Лепешки быстро исчезают.
— Как же вы теперь живете, Элик? — спрашивает мама. Она знает, что у него есть еще две младшие сестренки.
Элик пожимает плечами.
— Курт обещал устроить маму на кухню посудомойкой.
— Неужели? — удивляется Витя.
Некоторое время он молчит, потом говорит тихо:
— Может, он и не фашист, наш начальник…
— Безусловно, нет! Знаешь, о чем он со мной говорит?
— О чем?
— Сказал, был бы помоложе, в партизаны ушел бы. Вот!
— Когда он говорил с тобой об этом? Я ни разу не слышал.