За окном кружились снежинки и тихо, будто играя, опускались на голые, сухие от мороза ветви деревьев. Ветки на глазах становились нарядными. Я смотрела на деревья, на землю, покрытую легким белым ковром, и думала теперь о Полозовых. Толя со Славкой в лесу. Счастливые!
Из бывшей комнаты Янсона видна улица. Я иду в ту комнату. Теперь мы занимаем половину дома, две комнаты. Но это не радует нас, наоборот, наводит тоску. Без Вити мне стало совсем одиноко.
Северный переулок неширокий. Конец его, где мы живем, упирается в еврейское кладбище Там расстреливали людей.
В окно видны крыши приземистых домиков напротив. Маленькие частные домики засыпаны снегом, будто притиснуты к земле. Наш дом до войны тоже кому-то принадлежал. Хозяева успели выехать.
В переулке послышались топот и громкие голоса, пришли два солдата. На груди у каждого висит автомат. В любую минуту они готовы выпустить очередь из автомата.
В сторону кладбища пробежали два парня. И тут же послышалась стрельба. Тяжело топая сапогами, бежал полицай, за ним едва поспевали те двое солдат с автоматами. Это они сейчас стреляли.
Я упала на кровать. Слезы душили меня.
Распахнулась дверь, я вскочила с кровати и бросилась встречать маму. Вместо мамы на пороге стояла Лёдзя со свертком в руке.
Теперь Лёдзя живет далеко от нас, где-то на Комаровке нашла крохотную комнатку. Работает она в мастерской художником. Ей выдают тонкую ткань или глянцевую бумагу и краски в металлических тюбиках. Лёдзя делает абажуры, расписывает их красками, и за это ей платят марками. Иногда мама весь день проводила у Лёдзи, тоже шила абажуры для заработка.
И когда она возвращалась домой, в нашей комнате сильно пахло масляной краской.
— Портниха дома? — громко спросила Лёдзя. — Вот принесла платье перешить.
— Мамы нет, — растерялась я. Почему тетя Лёдзя так странно разговаривает?
— Тогда я пойду, раз портнихи нет. — Она показала рукой на комнату Янсона и шепнула: — Он дома?
— Янсон в Риге. Насовсем уехал.
— Фу ты! — Лёдзя засмеялась. — А я тут конспирацию развожу и даже старое платье с собой прихватила. Где мама? Скоро вернется?
— Вот-вот должна быть. Давно ушла.
— Тогда подожду.
Лёдзя прошла в комнату, поцеловала бабушку, села на диван, а сверток свой на всякий случай положила на стол, на видное место.
— Как поживаете, тетя Мальвина? — спросила она.
— Ох! — Бабушка махнула рукой. — Только хлеб перевожу.
Стукнула калитка. Мы встрепенулись. Уставшая и обессиленная вошла мама, увидела Лёдзю, обняла ее.
— Я к тебе заходила, а ты, оказывается, у нас. Вот и хорошо. А я все хожу, хожу и ничего не могу узнать.