Царь сунул ему руку. Строганов Аника облобызал ее со старанием и, беспрерывно кланяясь, попятился к распахнувшейся раззолоченной двери.
…Распахивается другая дверь — черная, мокрая, сколоченная из неоструганных досок. В просторный предбанник, наполненный голыми, давно не стриженными, изъеденными соляными язвами людьми, ворвались клубы морозного воздуха вперемешку со снегом. Сквозь эти клубы в предбанник входит новая партия работных людей.
Просторный предбанник имел два зарешеченных окошка, решетки были обледенелыми, толстыми. За окошками на разные голоса выла метель.
Помывшиеся толпились возле большой деревянной шайки с дегтем, угрюмый бородатый мужик макал туда палку с намотанной тряпкой и обмазывал язвы на теле несчастных, потом они одевались в свежую одежду, кучей сваленную в углу. Ругань, стоны, крики.
В углу был сооружен невысокий помост, там за колченогим столом сидел в теплом зимнем кафтане Сысой, громко прихлебывал из глиняной кружки, наблюдал с высоты за происходящим.
— Это свежая лапотина, да? — вскричал вдруг худой, как скелет, работник, весь в пятнах от дегтя, пробившийся к помосту. В руках он тряс лохмотья. — Да ить вшивее прежней!
Сысой не спеша поставил кружку. Взял со стола плеть. Работник торопливо нырнул за голых людей.
— С-собаки! — Сысой швырнул плеть обратно на стол, зачерпнул из горшка. — Еще каждый месяц моют их…
— Семен Аникеич-то — он добрый, — заюлил тощий редкозубый мужичонка, холуйски вертевшийся у стола. — Здоровье работников, грит, беречь надо. Рушничок вот, Сысой Федулыч…
Сысой взял полотенце, вытер взмокший лоб. В это время опять распахнулась дверь, двое стражников сквозь клубы морозного воздуха втолкнули в предбанник закованных в кандалы Ермолая с Иваном Кольцом.
Сысой увидел их, кинул мужичонке рушник.
— A-а, Ермошка. Живой покуда?
— Твоими молитвами, — усмехнулся Ермолай, поддерживая одной рукой кандальные цепи.
— Да уж седьмой год молю бога, чтоб подох быстрей… А ты все дрыгаешься. — И заорал на одевающихся: — Ну чего шеперитесь! Живей облокайтесь.
Ермолай и Кольцо стали раздеваться. Чтобы никогда не расклепывать кандалы на ногах, одежда у них была особая — штанины были разрезными, их просто обматывали вокруг ног, обвязывали веревьем.
— Не могу я в ум взять — супротив кого ты, Ермашка-букашка, пойтить вздумал? Да ведь Строгановы грамоту царскую получили на вечное владение всеми камскими изобильными местами. И как ни крути, все тутошние людишки холопы теперь ихние.
— Врешь! — вскинулся Иван Кольцо.
— А ты у царя поди спроси, хе-хе, вру я али нет. — Сысой снова стал прихлебывать из кружки. — А где вот краля твоя, Ермоха, Алена-то, это я тоже могу тебе сообщить.