— Осталась… зола одна, — сказал Максим.
— Во-от! — снова вскочил Семен. — Людей из вольных мы тоже наймем! А гулевых казаков из Камень пошлем с наказом — пограбить, потрясти, а буде можно — и придавить царя Кучумку в самом его логове! Тады и вогулы да остяки присмиреют. И коли так-то обернется, тогда что?
Младшие Строгановы молчат. Семен снова подошел к окну, оглядел свою флотилию на реке.
— А тогда, племяннички, Сибирь-то под нами, Строгановыми станет! Не сразу, может, но ста-анет! Тогда будет чем всякий царский гнев усмирить и любую царскую милость купить!
Иван Кольцо и Савва Болдыря осторожно раздвинули высокие стебли камыша. Открылась волжская ширь. Вдоль реки плыли одно за другим три больших струга, наполненных вооруженными людьми. На бортах золотились двуглавые орлы, на первом горел малиновым шелком небольшой шатер.
— Орленые струги-то, царские, — проговорил Савва Болдыря.
— Никак посол ногайский в Орду возвращается, — промолвил Кольцо.
— Должно, богатые дары князю Урусу посол везет, — сказал Болдыря. — Вишь, сколько царь стрельцов в охрану дал…
Сзади возник взволнованный Никита Пан.
— Атаман! С ливонской войны служивые казаки донские едут!
— Кто? Где?
— Так, за излучиной на отдых остановились. Атаманом у них… Ермак!
— Кто-о? — Кольцо так затряс есаула, аж усы у того замотались. — Ермак?
— Он…
Кольцо рванулся из камышей, уже не прячась, перемахнул через открытую поляну. За ним оба есаула. Кольцо и Пан вскочили на коней.
— Савва! Ногайцев всех перебить! Казну взять сполна! Стрельцов, кои в вольные казаки не захотят, отпустить на все четыре стороны!
И ударил коня плетью, поскакал. Никита Пан за ним.
Ударились дорогие серебряные чаши, расплескивая вино.
— За возвращение на родимую землю, Ермак!
— Эх, Иван, не чаял и свидеться.
Ермак почти не постарел, лишь отпустил небольшую бороду.
Большой казачий лагерь шумел. Дымили костры, ставились походные палатки, толпами ходили пьяненькие казачки, где-то пели песни, под деревьями, прямо на земле кучами были свалены военные доспехи, всякое казацкое снаряжение.
За столом, кроме Ермака и Кольца, сидело еще четверо.
— Думал я — погинул ты в рабской неволе! — сказал Ермак.
— Эх, Ермак… — Кольцо был уже пьяненький. — Будем живы — так никогда не помрем! Ты-то как? Много ль завоевал на царской службе?
— А вот… везу в кармане вошь на аркане. Да зато сподвижников заимел там своих верных… Огнем испытанных. Ну, Матвея Мещеряка ты еще по Дону должен помнить. А с другими познакомься вот. Это Богдан Брязга… Это Яков Михайлов… А это донец-молодец Черкас Александров… — указал на двадцатичетырехлетнего высокого парня. — Все хорошо, пить пока не научился.