— Я была ребенком, которого таскали по психологам и пытались исправить его дурные наклонности. Но при этом мы были семьей. Родными людьми, — я осознавала, что это звучит не убедительно. Но мне нужно было хоть что-то, что остановит падение мира и переворот всего вверх тормашками.
— Родные люди иногда оказываются не ближе друг другу, чем случайные прохожие.
Это всё равно ничего не проясняло. В моей голове такое не укладывалось.
— В тот вечер, когда ты пришла поговорить и сказать, что мы можем быть друзьями, после всего, что произошло, я много о чем думал. Это было так сложно и, одновременно, так легко, понять, что ты все-таки вернулась, хотя и хочешь меня убить.
Черт возьми. Он выглядел искренне, когда говорил это. И я не могла не чувствовать какой-то больной, неправильной привязанности к этому сумасшедшему. Вполне возможно, что это было связано с тем, что мне в глубине души нужен был друг или родной человек, с которым не стоит постоянно стыдиться своей непохожести на других, приличных людей. Или всё дело было в том, что он был уютным и близким мне всё это время, пока мы находились рядом. Но я не хотела связи с ненормальным, который нуждается в электрическом стуле или принудительном лечении. Это было бы слишком даже для меня.
— Мне всегда казалось сущей нелепостью то, что люди выбирают — с кем им быть рядом, лишь потому, что он красив или богат. Это как выбирать себе духи по виду флакона вместо самого их аромата, — Гаспар понизил голос почти до шепота, пронзительно и пристально вглядываясь в моё лицо.
Я покачала головой. Что творится в его мозгу, было тяжело предположить. Хотя, то, что происходило в моём собственном, обдумывать тоже не хотелось. Никогда ещё мне не было так противно от мысли, что я вполне готова согласиться закрыть глаза на всё то, что он делал или мог сделать, просто потому, что мне хочется сохранить то ощущение полноценного и объемного мира, который мы смогли создать вдвоём. Это было ужасно, словно от падения в пропасть удерживал только маленький шажок. И подталкивать себя к полету вниз я не собиралась. А Гаспар, не подозревая о моих мыслях, продолжал:
— Я всегда хотел оказаться утром где-то рядом с горами, в практически безлюдном месте. Стоять на рассветном ветерке, смотреть, как небо окрашивается в розовый цвет, как медленно поднимается туман над вершинами. Есть только огромный мир и ты. Это дает почувствовать то, насколько люди с их вечной суматохой и неразберихой мелочны и несовершенны.
— Значит, ты предлагал Габриилу убить меня, чтобы потом рассказывать о своих планах и несовершенстве людей? — Стараясь избавиться от дурмана его слов, я напомнила себе, что взгляды Гаспара на жизнь не предполагали того, что он считается с кем-то кроме него самого. Он всего лишь снисходил до кого-то, кто был ему нужен.