Палыч, как — то доступно и понятно объяснил Сергею, для чего в России нужна цензура.
— Видишь, — сказал Палыч Сергею, — стоят толстые тома книг, написанных русскими классиками, русскими не по национальности, а по духу. Духу, который хочет всем и каждому рассказать правду о мире. Но, правда–то для них на виду только российская. Причём, чем дальше они от неё бегут, тем острее они её наблюдают. Куприн и Бунин, Гоголь и Салтыков — Щедрин, Чехов и Достоевский, Есенин и Блок, Фет, Тютчев и другие. Сколько тоски в их произведениях. Представь себе, что бы они написали, если бы не было цензуры.
С одной стороны, русские просторы и неудержимый полёт души, с другой стороны, тело и всё то, что его гнетёт. Маши руками, не маши, всё равно не взлетишь. Вот их и несло. Если бы был только писатель, то всё было бы нормально, но есть ещё и читатель. Ему–то зачем знать больше, чем он видит. Они, конечно, блестяще описали в Россию и её тоску, но зачем? Сами–то они выговорились и душу освободили, а читатель, а дети, которых начинают грузить их тоской уже в школе? Цензура в России просто необходима, но цензура, запрещающая пускать в массы тоску…
Сергею запомнился этот разговор, и он опять шёл к Палычу, чтобы выяснить, наконец, почему женщину сравнивают с книгой.
Палыч, как всегда, встретил Сергея, близоруко читая какую–то толстенную и ветхую книгу. Сам вид Палыча повергал Сергея в трепет и торжественность. Когда вокруг всё разворовывалось, и большие и маленькие начальники всё вокруг тащили и тырили, Палыч стоял на страже своей библиотеки, не давая в жадные руки «политбойцов», своих непосредственных начальников, ни одной редкой книги.
Сергей молча ждал, когда Палыч поднимет на него свои умные глаза.
— Это вы, — произнёс Палыч, — опуская очки на нос.
— Я, — подтвердил Сергей его наблюдение и добавил: — Я, и пришёл спросить, что Палыч думает по поводу женщин в разрезе русской классики.
Лицо Палыча, и без того серьёзное, стало ещё серьёзней.
— Вообще — то, молодой человек, в России о женщинах не думает никто. Ни сами женщины о себе, ни о них мужчины. Ни в жизни, ни в литературе. Вспомним знаменитый призыв Минина: «Заложим жён и детей наших и выкупим Отечество», а ему ведь памятники ставят. Принято вспоминать есенинских женщин, восхищаться тургеневскими, изучать на примере толстовских их характеры, но стоит присмотреться, и оказывается, что они просто кормились за счёт женщин, черпая из них свои сюжеты, а их надо любить.
Пушкин, пожалуй, любил, но скорее шутил над ними, зная о них всё изначально, откуда — это другой вопрос. Но вдохновляло его другое… А остальные. Тургенев любил, в основном на расстоянии, свою Полину. Находясь в своей «несчастной любви» насобирал образ женщины, которую окрестили тургеневской. Толстой так «наизучался» в первой половине жизни, что всю вторую искупал свои грехи и призывал к «безгрешной» любви, что собственно его всё равно не уберегло от анафемы. Некрасов, наблюдая, как она и жнёт и пашет, рожает и хоронит, в горящую избу входит и коня на скаку останавливает, решил, видимо, что это целая книга, которую ещё можно читать и читать, а главное писать и писать, так и дальше пошло. Она и партизанит, она и с трамплина прыгает….