- Куда же ты едешь?
Я встала, пробралась по узкому проходу, перешагивая через тюки, ведра и чемоданы запасливых отдыхающих, к водителю.
- Пожалуйста, - от волнения у меня сел голос и дрожали пальцы, - пожалуйста, остановите. Мне нужно выйти.
Водитель насмешливо посмотрел на меня:
- Что, дружок, никак укачало? Бледная-то какая!
Внезапно мне стало нечем дышать, я чувствовала себя словно в гигантском запертом сундуке – томило острое желание встать в полный рост, выпрямиться, раскинуть руки и вдохнуть полной грудью прохладный ночной воздух. В висках застучали маленькие молоточки.
- Я здесь выйду.
У водилы удивленно вытянулось лицо, он буравил меня маленькими водянистыми глазками, наверняка размышляя о моей вменяемости. Я поправила сползающий с плеча рюкзак и улыбнулась:
- Не тот автобус.
Не тот автобус, не та дорога, пассажиры и водитель не те. И пункт прибытия, черт возьми, не тот! Не встретит меня там, на пыльной автобусной станции, русалка, любящая ветер. Заворчали недовольно пассажиры. Водитель глянул в салон, пожал плечами и нажал на кнопку. В конце концов, не его это была забота – разговаривать с ненормальными. Увещевать и доказывать. Да и от города отъехали всего ничего – километра два-три не больше. И ночь нынче звездная с луной полной – светит так, что любое солнце переплюнет! Дверь, шипя, будто потревоженная кобра, неспешно открылась. Я шагнула в темный прохладный проем, словно космонавт в открытый космос. Только не было у меня прочного тонкого шнура, надежной невидимой страховки, позволяющей в случае опасности скрыться в спасительном чреве уютного батискафа.
- Счастливо, дружок! В следующий раз будь внимательнее с автобусом! – напутственно крикнул мне в спину водитель. Махнул рукой и повел свой батискаф дальше к вящему удовольствию экс-отдыхающих.
Неудачно спрыгнув со ступеньки автобуса на песчаный откос, я подвернула ногу. Усевшись на краю откоса, осмотрела щиколотку – вроде не смертельно, нога не распухла, только ныла в месте вывиха назойливо и противно, как больной зуб.
А ночь вокруг была наполнена звуками. Это не жуткое безмолвие ночи северной, когда собственное дыхание да биение сердца – единственные звуки на сотни километров вокруг. Строгая стеклянная тишина, готовая в любую минуту взорваться миллионами цветных звуков-осколков. Только не взрывается. И звенит в ушах от неправдоподобной этой тишины. И все громче становится дыхание. И крикнуть хочется, аж скулы сводит – только боязно. Навсегда убаюкала эта самая северная тишина однокашника моего. Что делал он там – на безлюдном заснеженном перевале – пьяный, в легкой курточке и спортивных кедах? Ледяное безмолвие свято хранит свои тайны. Южная ночь – живая и мягкая. Обволакивает, баюкает, льнет, дышит. Морскими водорослями пахнет, мокрым песком и какими-то цветами.