— Твои слова отдают ересью, — сказал астролог.
— В ушах профана, может быть. Но станешь ли ты отрицать, что Отец наш небесный — исток всего сущего? Если мы, вышедшие из Него, с полным правом уповаем на возвращение, то и всякой сущности должно стремиться к Нему, к Огню, который превыше звезд. В Нем все едино.
— Хватит! Проповеди оставь богословам, — произнес астролог. — Вы здесь с иной целью.
— С какой же? — живо спросил Ренье. Но тот не сводил глаз с Андреаса:
— Называющий себя Трисмегистом, знаешь ли ты секрет трансмутации металлов?
Философ молчал.
— Отвечай! — крикнул астролог.
— Я не знаю иного секрета, кроме того, что скрывает природа в глубине своих недр.
— Но доводилось ли тебе самому трансмутировать серебро или иной металл?
— Этому искусству я посвятил свою жизнь.
— Расскажи об этом! — И астролог подался вперед всем телом.
Но Андреас покачал головой.
— Не представляю, как можно облечь несказанное понятными словами. Никогда в целом свете не произносилось ничего подобного, и кара Господня ждет того, кто осмелится это сделать.
— Тогда покажи, — велел астролог.
— Постижение тайн природы желаешь увидеть? — спросил его Андреас. — Кто же в здравом уме потребует этого? Как можно узреть то, что достигаемо лишь посредством высокого размышления? Наблюдение за процессом не откроет тебе истину; только совокупность общего и частного, в котором одна часть — ты сам, приблизит тебя к пониманию. Делания не постичь иначе, чем через Делание. Постижение скрыто в нем, как статуя в камне: праздный взор не проникнет сквозь его оболочку, праздный ум разобьется о жесткие грани. Учитель Фламель говорил: «Каждая часть должна иметь свой определенный вес, всякий метод — свою меру, каждая операция — свою долю труда». Готов ли ты потрудиться?
— А ты? — спросил астролог.
Андреас улыбнулся, но ничего не сказал.
Вдруг в углу, куда поглядывал пикардиец, появилась еще одна фигура и вышла на свет. Ренье узнал епископа и поклонился, Андреас опустил голову, а астролог вскочил и почтительно припал к епископской руке. На отекшем лице Якоба де Круа отпечаталось недовольство: он свысока оглядел философа и обратился к пикардийцу:
— Сегодня ты молчалив, сын мой. Куда подевалось твое красноречие?
— Ваше преосвященство, вы приказали мне молчать, и я съел свое красноречие на ужин, — почтительно заметил тот.
— Не повредила ли тебе такая пища? — спросил епископ с насмешкой.
— Ни ума, ни желудка, ваше преосвященство, — ответил Ренье. — В нашем великом искусстве слова значат мало. Прикажите, и мы явим свое умение.
— А ты что скажешь? — спросил епископ Андреаса.