Вот что было с Алладином. А вот что случилось с его матерью.
Зульфия, покинув дом, была тверда в своём намерении достигнуть светозарной Медины во что бы то ни стало. Она вышла за окраину города и перед нею раскинулись безводные пески, барханы да колючки саксаула на много дней пути. Повернулась она так, чтобы солнце светило ей в спину, ибо Медина, как ей рассказывали, лежала далеко на закате, и двинулась в путь.
До полудня шла она, пока тень её на песке не съёжилась до самых ступней, и сделала при этом только три глотка воды. Потом повернула она так, чтобы солнце было слева от неё, ибо так учил её один караванщик, и снова двинулась в путь, увязая в песке и изнемогая от палящего зноя. И чем длиннее становились тени, тем более поворачивала она к солнцу, и на закате, когда остывшее солнце стало красным, шла уже прямо на него, не зная, где и как она заночует.
И вот уже солнце опустилось за край земли, стало темно, на ночном небе показались звёзды, и шакалы вышли на поиски добычи. Зульфия поняла, что ночевать ей придётся в голой пустыне, и рухнула на ещё горячий песок без сил.
Отдохнув немного и напившись тёплой воды из бурдюка, она вдруг заметила вдали небольшой огонёк: видимо, какой-то путник развёл костёр из саксаульих веток, чтоб приготовить себе еды. Ей страшно захотелось поесть и погреться у огня, пусть даже развёл его сам демон ада - ифрит.
Зульфия закрыла лицо, чтобы походить на путника-мужчину, и пошла на огонь. Подойдя так, чтобы оставаться незамеченной, она увидела, что у костра под деревом сидит одинокий старик-дервиш с длинной белой бородой, помешивая в котелке похлёбку, вкусный запах которой чуть не свёл её с ума.
- Подойди ближе, о путник! – произнёс дервиш в темноту. – Я давно ожидаю тебя… Вот и еда уже готова!
- Да продлятся твои годы, уважаемый! Да пребудет с тобой мудрость веков! – говорила удивлённая Зульфия, подходя и стараясь, чтобы голос её звучал по-мужски. – Но скажи, как ты мог ожидать меня? Я иду один, поклоняться святым могилам светозарной Медины, и про то никто не знает…
- Не удивляйся этому, путник. Мне многое стало открыто… И открывается всё больше, с тех пор, как я дал обет Белого Дервиша, который требует сорокалетнего воздержания, и поклялся в этом на священном Коране, – говорил старик, подавая Зульфие дымящуюся глиняную пиалу и кусок лепёшки. – Попробуй моей похлёбки, путник, и признайся, что ты никогда не ел ничего вкуснее!
Похлёбка из вяленого мяса была чудо как хороша, и голодная Зульфия накинулась на неё. При этом ей пришлось приоткрыть закрытое до самых глаз лицо, и от дервиша не ускользнуло, что гость его безбородый.