– Так и камеры раздраконят… – вякнул было Двуха.
Пересолин, вздыбив усы, ожег его свирепым взглядом.
– А Игорь в чем-то прав, – задумчиво проговорил Трегрей. – Что толку в камерах, если причина происходящего – в головах у людей. Туда-то камеры наблюдения установить не представляется возможным…
– А что тогда делать? – взвился Евгений Петрович. – Что?!!
– То, что должно, – ответил Олег. – Служить.
– Кому?!!
– Народу, конечно.
– Народу?!. Этим, которые!.. которым!.. – зашелся Евгений Петрович в крике, сорвал голос, надсадно закашлялся, схватив со стола чудом уцелевший стакан с чаем, шумно отхлебнул.
– Этим, которые, – подтвердил Олег. – Какие бы они ни были, других нет.
Пересолин поднялся, потирая горло, прошелся по кабинету.
– А мы и… служим… – хрипло выговорил он, покашливая почти после каждого слова. – Действительно и в прямом смысле слова служим… народу, который ревностно следит, чтобы мы не того… не расслаблялись. Чтоб получше служили. Только сам он, народ этот… что-то не сильно разбежался служить кому бы то ни было. Только и следят… чтобы куски мимо ртов не пролетали… Почему раньше такого не было, а? При Налимове?
– Разбаловали халявой, вот почему, – сунулся и Женя Сомик.
– Налимов и подобные ему, – проговорил Олег, – личным примером убедили население, что власть – это привилегия. Вступивший во власть вправе удовлетворять собственные потребности за счет других, и греха в этом никакого нет…
– Власть – это крест! – выпучив глаза, отчаянно прохрипел Пересолин. Для пущей убедительности он застыл на месте, раскинув руки. – Тяжеленный крест! Шипованный!
– …Потому требовать что-либо от «власти-привилегии» представлялось делом смешным в своей бессмысленности, – договорил Олег. – Мы же – явили людям иную реальность. Заставили осознать тот факт, что на власти лежит бессомненная ответственность за плоды службы. Это уже победа…
– Победа?!. – ахнул Евгений Петрович. – С такой победой, опти-лапти, и поражений… не надо!
– Очередь за тем, чтобы втолковать людям, что и они в свою очередь несут ответственность за свою деятельность – перед страной и теми, кто ее представляет, – сказал Трегрей. – Это, конечно, посложнее будет.
Пересолин как-то неожиданно сник, будто побежденный безмерной усталостью, задушившей возбуждение. Он тяжело бухнулся в свое кресло, опустил локти на стол, повесил голову…
– Посложнее будет… – не поднимая головы, прогудел он. – А полегче будет ли, опти-лапти, когда-нибудь?
– Бессомненно, – твердо ответил Трегрей.
– Ох, сомневаюсь…
– Ничего нет невозможного, – поддакнул Олегу Двуха. – Ибо лишь практика – мерило истины.