Непотопляемый «Тиликум» (Гильде) - страница 5

О том, что платтдойч — мой родной язык, я уже упоминал. Теперь, пожалуй, пора мне мотать свою пряжу дальше.

Мои родители говорили только на платт, но отец мог еще писать на хохдойч. Он владел плинкой в Моордике. Плинкой называлось тогда в Шлезвиг-Гольштейне миленькое крестьянское хозяйство с лошадью, двумя или тремя коровами, небольшим наделом пахотной земли и участком торфяника. По теперешним моим соображениям размеры этой самой плинки были таковы, что семья едва ухитрялась сводить концы с концами и не слишком голодать. Для меня это было сущим наказанием, потому как с самого детства я отличался добрым аппетитом, не покинувшим меня и до сих пор. Каждый год отец забивал двух свиней. В день святого Мартина[6] их участь разделяло несколько гусей. Кроме того, мы рыбачили. Так что в общем-то харчей хватало.

И все равно мы с братьями и сестрами перед каждой едой были голодны, как акулы, зато после еды — сыты, как киты в сельдяном косяке.

Не знаю, за какие заслуги, может просто за красивый почерк и знание хохдойч, в 1855 году отца назначили фогтом Моордика. Ничего общего с должностью фогта Гесслера[7], о котором писал Шиллер, этот пост, конечно, не имел. Просто отец был своего рода старостой хутора из шести дворов.

Шлезвиг-Гольштейн входил тогда в состав Дании. Правили в нем так, как это повелось со времен Тридцатилетней войны. Поэтому наш Моордик принадлежал монастырю Итцехоэ, а вся остальная деревня Хорст — монастырю Ютерсен.

Таким вот образом наша деревня и оказалась разделенной на две части, и в одной из них — Моордике — фогтом был мой отец. На запад, север и юг за нашими дворами тянулись марши[8], где до самого горизонта простирались летом зеленые луга с пасшимися на них стадами черно-белых или красно-белых коров. В летние дни небо звенело ликующими песнями жаворонков. Зимой вся местность была затоплена. Насколько видел глаз, повсюду над лугами плескалось Северное море. Лишь дома да дамбы с проложенными на них дорогами чернели над водой.

В морозы первыми замерзали залитые водой луга, а потом уже канавы и каналы. Луга тянулись полосами шириной всего в несколько десятков метров, зато длиной до километра. Эти полосы были окружены канавами, которые вливались в широкие главные канавы (по сути дела каналы) — веттерны.

Вдоль веттерна, по дамбе, шла дорога. По другую сторону канала располагались все шесть крестьянских дворов нашего Моордика. К каждому двору вел деревянный мост. Стоит ли говорить, какой жизненно важной целью было для деревенского мальчишки научиться влетать с лихим разворотом на подводе с узкой дороги на такой мост, не задевая при этом большущего углового камня, специально положенного для защиты перил от подобного маневра.