– Я дома, – сказал он, как делал каждый день.
Мебель словно повернулась к нему; все слушало. Но чего? Все было таким, как прежде, а он не мог избавиться от ощущения, словно что-то не так. Что Дом
ждет.
– Спасибо за печенье, – сказал он, идя по сверкающему полу и протянув
руку к тарелке, полной свежеиспеченного печенья с шоколадной крошкой. Его
любимого.
Дом никогда не приготовил бы печенье, если бы услышал, что Гэвин
говорил о матери, – он интуитивно это понимал. Но телевизор не включился.
Пианино не играло. Он нашел на стойке стакан с холодным молоком и отнес его
и тарелку на Стол на Кухне, усевшись и пытаясь ни о чем не думать. Его
тревога исходила не из страха, а из-за произошедшего вчера, и они оба – вместе
с Домом – словно ходили друг перед другом на цыпочках.
Все это заставило Гэвина подумать о раскрывшей секрет мужа
домохозяйке, но не сказавшей ему сразу, а решившей дождаться его признания, медленно, по слову за раз, пока не проговорится. Вот только Гэвин не знал, у
кого был секрет – у него или у Дома.
Глава шестнадцатая
Она
В поледующие несколько недель их отношения можно было назвать
бездомными. Гэвин не хотел приводить ее домой, а Дэлайла уверила, что ее
родители не позволят им прийти вдвоем к ней. Поэтому они бродили по улицам
их городка, обсуждая любимые конфеты и писателей ужастиков, фильмы и
огромные деревья. Порой он целовал ее во время этих прогулок – осторожные
прикосновения и внезапные укусы – но Дэлайла почти постоянно думала о том, как бы прижаться к нему всем телом. Это отчаяние исходило из растущей
привязанности к нему и с каждой гранью себя, что он ей раскрывал, а еще от
потребности знать, каковы ее шансы, если ему однажды придется выбирать
между ней и Домом.
Она подняла голову и заметила, что они добрались до места, где прогулки
всегда заканчивались: до ее дома. И здесь в их новом распорядке прогулок он
спрашивал ее о чем-нибудь, она отвечала и тянулась за поцелуем на прощание, а потом уходила домой и долго еще глядела в стену, пока не начинала мыслить
достаточно ясно, чтобы приступить к домашним заданиям.
Его ежедневные вопросы превратились в своего рода игру. На днях она
потребовала поцелуев на каждом углу улицы, и их прогулку он закончил
невинным вопросом: «Какой ты любишь виноград: черный или белый?» Но в
иной раз она погружалась в разговор или собственные мысли, и он внезапно
спрашивал у нее что-нибудь вроде: «Ты когда-нибудь спала обнаженной, совсем
без одежды?»
Когда он спросил об этом у нее две недели назад, его глаза стали такими
темными, а голос таким низким, что кожа Дэлайлы вспыхнула, а душа