Слишком избалованный младший сынок… Похоже, здесь и кроются причины его неприятностей. Он мог стать хирургом, как Роберт, или аптекарем, как Майкл, но маленький Джои, любимый, самый ласковый, самый близкий к матери никогда не был хозяином собственной жизни. В самых далеких воспоминаниях он постоянно видел себя стоящим на коленях рядом с матерью в церкви. Мать бормотала молитвы, перебирая в руках четки.
Тогда Падре был совсем юным — три или четыре года, — чтобы верить во все, что ему говорили. Первые вопросы, горечь, бунтарство появились только в семинарии. Он написал длинное письмо любимому дяде Джеку, в котором с отчаянием сообщил, что больше не может терпеть такую жизнь. И если дяде Джеку не удастся переубедить мать, Джои был готов сбежать и даже покончить с собой.
Но он не сделал ни того, ни другого. А продолжал учиться. Немного позже, в один зимний вечер — он очень хорошо помнил его — в доме разразился яростный спор между матерью и дядей Джеком, которые стояли по разные стороны кухонного стола.
— Не толкай парня на путь, который явно не создан для него, — кричал дядя Джек. — Боже, Магги, ты должна понять, что в этом подлунном мире нет ничего хуже плохого священника! Дай ему самому разобраться во всем, иначе за все в ответе будешь ты. Для тебя сын-священник просто предмет гордости… Поэтому ты так стремишься к этому!
Сотрясаемая дрожью мать наклонилась вперед и оперлась руками на стол.
— Он сделает то, что я решила! — возразила она. — Он узнает единственное счастье, доступное в этом мире. И будет носить сутану — я так сказала!
Вдруг часть ее лица ужасно перекосилась, ее дернуло, и она повалилась на стол. После этого, как помнил Падре, позвали семейного доктора, а также старого Отца О’Мара. Через несколько минут вся семья стояла на коленях вместе с плачущими Бонни, Эйлин и Аньес. Они шептали молитву для умирающих, и ими руководил торжественный и серьезный Отец О’Мара. Падре был самым близким для матери и потому — с первого дня рождения — держался за ее руку.
Он сдержал невысказанное обещание, которое мысленно дал матери. И вскоре надел сутану. А теперь, каждого первого числа получал чеки по пятьдесят долларов, которые ему посылали хирург, аптекарь, инженер и деловой человек. А за это, с всеобщего молчаливого согласия, его попросили держаться подальше от Бостона. Так и случилось, что в возрасте пятидесяти трех лет Падре был лишь тенью самого себя, алкоголиком, имевшим свой табурет у «Харрингтона» на самом краю бара у туалета.
Он сидел там все дни, никому не мешая, никого не интересуя. У него не было ни друзей, ни врагов. Вот почему он удивился, когда одним январским вечером его пригласили к Джеку Дельгардо на Лексингтон авеню, чтобы встретиться с двумя друзьями Джека. Было обещано много выпивки. И действительно все основательно выпили, даже Падре. Потом, удивительная вещь, через полчаса речь зашла о теологии.