К числу моих неоспоримых достоинств, кроме воинствующей лени, принадлежит также и фатализм, который, клянусь богом, оказал бы честь какому-нибудь заядлому приверженцу учения Магомета. Поэтому я убежден, что всегда происходит то, что должно произойти, и хотя порою и предаюсь приличным сокрушениям о том, что бы сделал я с Сан-Фаржо, окажись у меня свободные – большие! – деньги не сомневаюсь, что я с гораздо большим удовольствием спустил бы их в Мулен-Руж, или в Фоли-Бержер, или у «Максима» (да мало ли в Париже мест, назначенных нарочно для того, чтобы выкачивать денежки у тех, у кого они есть и кто желает поскорей с ними расстаться!), чем вкладывать в ремонт этого чудовищно огромного сооружения, этой разрушающейся, умирающей красоты.
Итак, на прелестное бюро обвалился угол стены.
Я даже не подозревал о случившемся, пока мне не доложил об этом назойливый Огюст, мой камердинер. Это добрый, хотя и недалекий малый принадлежит к тем поколениям (увы, ныне вымершим!) верных слуг, которые считали для себя великим счастьем отдать жизнь для своего господина. Между прочим, предок Огюста в годы революционного террора разделил участь одного из графов Буагеллан, то есть моего предка, и взошел вместе с ним на гильотину, но не покинул его! Огюст восхищен тем, что служит нашему семейству по-прежнему, что мы теперь носим титул Сан-Фаржо, что он живет в самом настоящем замке, – а потому с великой печалью относится к моим планам продажи сего достопочтенного вороньего гнезда. Он то и дело причитает по поводу его ухудшающегося состояния, однако нынче утром разбудил меня воплем, который сделал бы честь профессиональной плакальщице в Городе Мертвых Древнего Египта. И чтобы спасти свои уши и нервы, я принужден был выбраться из кровати, завернуться в халат, который уже держал наготове Огюст, предварительно выбив из него облачко моли и пыли, – и потащиться во второй этаж. Огюст разразился горестными восклицаниями, вздымая руки и только что не царапая себе лицо на манер все той же плакальщицы, а я вдруг увидел, что в проломанном бюро что-то желтеет.
Разумеется – не стыжусь в этом признаться, ибо это вполне естественно! – моя первая мысль была о кладе. Сердце мое затрепетало… а тот, у кого оно не затрепетало бы в обстоятельствах, подобных моим, пусть сам бросит в меня камень! – но в следующее мгновение я понял, что это не груда золота или хотя бы пачки ассигнаций времен Империи или Реставрации[14]. Это нечто вроде книги.
Надобно сказать, что к чтению книг я не особенно расположен. Думаю, что прочел их не более десятка. Это Священное Писание, записки маркиза де Сада, томики Верлена и господина Эдгара По, ну и еще несколько книжонок, прочитанных скорее случайно и ради скуки, нежели целенаправленно и с какой-то серьезной целью. Мне захотелось махнуть рукой и предоставить бюро и книгу их собственной судьбе. Однако нечто, какое-то наитие – быть может, воля Провидения! – не позволили мне отойти. Наконец, подтянув рукав халата и брезгливо поморщившись, я сунул пальцы внутрь бюро, чтобы вытащить книгу.