– Я уже встречался с митрополитом Мефодием. И мы обо всем, кажется, договорились.
Дурново замялся и стал усердно рыться в собственных карманах, чтобы хоть чем-то заполнить паузу. Наконец, нашел упаковку жевательной резинки, выдавил одну подушечку и предложил мне:
– Не желаете?
Я отказался. Тогда Карл Иванович бросил ее себе в рот и энергично задвигал челюстью.
– Вы умный человек, Михаил Аркадьевич. И я от вас ничего скрывать не буду. Та багамская компания, с которой просил перезаключить договор дарения митрополит, принадлежит, конечно же, не церкви. Ее контролируют люди, с которыми у вас вышел конфликт. Они уладили все проблемы с духовенством. Церковь получит большие деньги в качестве пожертвований, будут восстановлены храмы. Ваши с Леонидом Петровичем имена навечно будут числиться в списке самых щедрых спонсоров православия. Но нефть, извините, церковь добывать не будет, и финансовые потоки контролировать и распределять тоже. Этим займутся другие люди. Так что не упрямьтесь, Михаил Аркадьевич, подпишите новую доверенность на управление вашими акциями или договор дарения, и дело с концом.
– А вдруг объявится Неклюдов и опротестует эту сделку в независимом суде? Как мы тогда будем выглядеть? – спросил я.
– Давайте аннулируем его доверенность, – предложил Дурново. – Он заключил недействительную сделку с церковью и исчез.
– Вы же сами знаете, что у него были на то причины.
– А вы хотите сгнить в тюрьме?! – воскликнул адвокат. – Знаете, в моей тридцатилетней практике еще никогда не было такого упрямого клиента! Я думаю, что ваши противники найдут способ решить свои проблемы и без вашего участия.
Я с детства не люблю, когда на меня давят. А Дурново, повысив на меня голос, перешел ту черту, за которой мое терпение заканчивается.
– И как же им это удастся, Карл Иванович? – холодно заметил я. – Вы сами только что подали мне очень интересную идею: признать сделку Неклюдова с церковью недействительной. Я так и сделаю. Через других адвокатов. А в ваших услугах, любезный, я с этой минуты больше не нуждаюсь. Вы уволены!
Когда я говорил жене, что в Матросской Тишине нет женщин-надзирательниц, то врал самым бессовестным образом, чтобы успокоить ее ревность. Они здесь есть. А некоторые – даже очень симпатичные.
Еще до освобождения Редактора к нам в камеру раз в месяц приходила парикмахерша – миниатюрная блондинка с большими голубыми глазами. Звали ее Света.
Так мы этой стрижки ждали, как свидания с божеством, и считали дни.
Иногда и еду разносила нам женщина. Только, в отличие от Светы, она была совсем непривлекательной. Какая-то длинная, тощая, в очках, и всегда, накладывая нам в миски кашу или наливая похлебку, отводила глаза в сторону, словно стеснялась чего-то. И имя у нее было соответствующее – Тома. Света приносила к нам в камеру свет, а Тома – лишь уныние, тоску и безвкусную пищу.