* * *
...Я — на операционном столе. Рядом, вся в белом, сидит утомленная женщина. Она долго смотрит на
меня, ласково улыбаясь, затем, осторожно взяв мою руку, проверяет пульс.
— Наркоз привезли? — спрашивает она кого-то.
— Нет еще.
Женщина вздохнула, снова посмотрела мне в глаза.
— Как вы себя чувствуете, молодой человек? Операцию выдержите?
Я кивнул головой. Жест этот означал: делайте со мной что хотите, только поскорее!..
И началась трудная и мучительная борьба за жизнь. Оперировали без наркоза. Стиснув зубы, я терпеливо
сносил все муки. От боли терял несколько раз сознание. И все же выдержал.
Но это была только первая операция. За ней — еще и еще. Меня «ремонтировали» — зашивали раны, сращивали кости.
И вот в сопровождении хирурга в палату вошли Малюк и полковой врач Дмитриев.
— Я ж казав, командир, що вы будете жыты! — сиял Малюк. Радости его не было границ. —
Поправляйтесь швыдше, в полку на вас чекають!.. Та й ворога треба добивать, Крым от нього очищать!
Попытался улыбнуться, но не смог: почти все лицо было забинтовано.
Приятно было слышать, что меня ждут в полку, что я еще нужен людям!..
— А вам письмо просили передать, — Дмитриев улыбнулся. — Прочитать? [108]
Я моргнул глазом и указал на Малюка. Антон взял письмо, подсел ближе, развернул лист и стал тихо
читать: «Толюша, родненький! Что бы ни случилось — знай: я всегда буду с тобой. Я люблю тебя.
Целую. Катя».
Хоть я и глядел сейчас на мир одним глазом, от меня не ускользнуло, что женщина-хирург, вроде бы с
безразличием наблюдавшая за происходящим, отвернулась к стене и достала из карманчика носовой
платок. Напрасно она плачет. Я теперь обязательно выздоровею! Во мне словно возродились силы. В
меня, казалось, влили эликсир жизни. Я не мог, не имел теперь права умереть: меня ждут полковые
друзья, меня ждет Катюша!
Глава седьмая
1.
Шло время, и раны мои постепенно заживали, кости срастались. Перевязки уже были не так мучительны.
Искусные руки медиков сделали все возможное и даже невозможное, чтобы как можно скорее поставить
меня на ноги, а значит — вернуть в боевой строй. Одно беспокоило — багрово-красные рубцы на лице.
Взглянул в зеркало — и отпрянул: я это или не я? Лоб, нос, подбородок — в шрамах. Только глаза мои. А
все остальное какое-то чужое. Как отнесется к этому — другому, изуродованному человеку та, которая
сказала, что любит и ждет?
...Какое это безмерное счастье — снова оказаться на «своем» аэродроме! Я вновь ощутил в себе силу, несущую солдата в бой, и готов был сейчас, сию же минуту сесть за штурвал крылатой машины и воевать