— А какой мороз в феврале сорокового года на Карельском перешейке стоял, я такого в Сибири не помню. Даже в Якутии зимой теплее. Всего сорок градусов, но с ихней влажностью всё равно, что наши семьдесят. Я тогда чуть пальцы на руках и ногах не отморозил. Поэтому, когда немец в июне сорок первого напал на Советский Союз, я на мобилизационный пункт пришёл в шапке, полушубке и валенках. Надо мной все добровольцы смеялись: надо же, Козак учудил, жара стоит, а он в шубе потеет. Зато в декабре этот полушубок меня согрел в окопах под Москвой.
На Великую Отечественную войну дед уходил уже человеком семейным. Со дня на день жена должна была родить. Но не дождался Яков этого ребёночка. Мой отец родился в середине июля, когда его отца эшелон увозил на фронт.
Свою любовь Яков Козак нашёл в соседнем селе Тутаеве. Звали его избранницу так же, как мать, — Марией. Маша Неупокоева была совсем других кровей, чем Козаки. Потомственная сибирячка. По отцу — все старожилы, а по матери — Екатерине Коршуновой — вообще староверы, кержаки. Если Козаков судьба кидала из бедности в достаток и обратно, то бабушкина семья никогда бедно не жила. Коршуновы — старинный купеческий род. Моя прабабушка закончила Бестужевские курсы в Санкт-Петербурге. Ещё девочкой родители возили её в Париж и Венецию. Отец с детства запомнил рассказ бабы Кати, что Венеция скоро под воду уйдёт. Поэтому, когда в современной России появилась возможность путешествовать за границей, мы с отцом первым делом поехали в Италию. Я никогда не видел его таким счастливым, как в Венеции, на мосту Риальто через Гран-канал. А в Париж я его так и не свозил. Он часто повторял фразу: «Увидеть Париж и умереть». Вместо этого мы съездили в Прагу и Вену.
Бабушка была сосватана за другого парня, служившего в армии, но деда это не остановило. Он вскружил Марии Неупокоевой голову, и она убегом ушла с Яковом из отчего дома. В войну многодетным Козакам пришлось туго. Зимой, когда дед дрался с фашистами под Москвой, бабушка тепло спеленала папу и отправилась к своей родне в Тутаево. Сорок километров в мороз, по снегу с младенцем на руках — путь не близкий. Да бабушку угораздило ещё заблудиться. Она клала папу на снег, а сама залезала на деревья и высматривала дорогу. Добрались-таки. Войну бабушка и папа прожили у бабы Кати.
— Такой мясорубки, как в Сталинграде, я за всю войну не видел. Весь город в развалинах. Приказ был ни шагу назад! Немецкая артиллерия живого места нигде не оставила. Свою пушку мы установили в полуразрушенном трёхэтажном доме. Немцы штурмовали наши укрепления по несколько раз в день. Одних только танков на нашей улице мы подбили больше десятка, о пехоте я даже не говорю. Все подступы к дому были завалены горами занесённых снегом тел. Но одну танковую атаку нам отбить не удалось. Прямым попаданием снаряд разворотил наше орудие. Командир был убит. Мне просто повезло — отошёл за снарядом. От взрыва потолок рухнул, и меня засыпало обломками. Три месяца потом пролежал в госпитале с сильной контузией. Паулюса окружали уже без меня.